— Мне не хотелось бы, — сказал я, — чтобы меня обвинили в заговоре против королевы. С нами, ирландцами, всегда плохо обращались, а я больше всего на свете желал бы оказаться снова на своей родине в тишине и безопасности.
Он пожал плечами.
— Я не участвую ни в каких заговорах. Если мои поступки выглядят порой странными, то только потому, что я не очень укладываюсь в рамки обычных представлений о людях. Я много путешествую; храмы, которые я посещаю, не принадлежат ни Богу, ни дьяволу. Как-нибудь в другой раз я расскажу тебе об этом больше. Ты не должен зря тратить время — тебе нужно избрать собственный путь, и, возможно, я могу тебе в этом помочь.
Три дня кряду я бродил по городу, изучая улицы и переулки, таверны и речные причалы и размышляя, какой род занятий выбрать. Несомненно, на свете нет более удивительного города, чем Лондон. Королева Бесс, жестокая по отношению к ирландцам, была доброй королевой для своего народа. Англичане переживали необыкновенный подъем, характерный для молодых или возрождающихся наций, когда все кажется возможным и никакая, самая дерзкая мечта не представляется неосуществимой. Трудно было не поддаться общему настроению.
Корабли под британским флагом бороздили по всем морям, бросая вызов могущественной Испании. Повсюду — на всех дорогах и перекрестках мира — энергичные британцы задавали тон. Но, как всегда, в такие времена росла и преступность. Никто — ни мужчины, ни женщины — не чувствовал себя в безопасности на улицах, все ходили вооруженными, чтобы, если понадобится, дать отпор бандитам.
Мне предстояло прежде всего научиться ориентироваться в городе и овладеть языком. О, разумеется, мой английский был безупречен, я говорил на этом языке всю свою жизнь; но, как я вскоре убедился, существовал совершенно особый, уличный язык, в котором встречались такие слова и выражения, о которых я и понятия не имел. Я частенько ходил в заведение, где собирались барды и актеры, слонялся по улицам. Любил ходить по книжным развалам, особенно часто бывал на площади у собора Святого Павла, где они были на каждом шагу.
Казалось, весь Лондон стремился к знанию, горожанами словно бы овладела невероятная тяга к просвещению, что так свойственно растущим, развивающимся странам. Целый месяц я занимался только тем, что бродил по улицам и читал все, что под руку попадется, — дешевые романы, пьесы, памфлеты, стихи.
Джекоба Биннса я редко видел и не имел ни малейшего представления о том, что он делает в Лондоне. Постепенно он оправился от потрясения, когда мы чуть не утонули, и стал все чаще исчезать надолго. Но это мало меня беспокоило. У него была своя жизнь, и, если бы он считал нужным, он рассказал бы о своих делах сам.
Однажды, когда я сидел за столом в таверне, ко мне подошел молодой человек.
— Вы нарочно уединились? — спросил он. — Если нет, то, с вашего разрешения, я присяду рядом.
— Пожалуйста, — ответил я.
— Вы здесь такой же чужак, как и я. И хотя подобных людей здесь полно, лондонцы не слишком жалуют их.
Он задумчиво посмотрел на меня.
— Меня зовут Тости Пэджет, я родом из Йоркшира, хотя, говорят, моя мать была из фризок.
— А я Тэттон Чантри.
Молодой человек сел за стол напротив меня, и я заказал ему стакан эля. Полагаю, он был года на два-три старше меня, и у него была приятная наружность, хотя вид был несколько запущенный. Он отличался необыкновенной словоохотливостью, возможно, по причине выпитого эля.
— Вы учитесь? — спросил я.
— Все мы чему-то учимся, — ответил он с широкой улыбкой. — Но я действительно студент... учился в Кембридже, потом кончились деньги, и мне пришлось искать себе новую дорогу. — Мой отец был йомен[12], — продолжал он, — и мечтал о лучшей доле. Он хотел, чтобы я получил образование и сделал карьеру, и поэтому отправил меня в Кембридж. Он умер скоропостижно — перетрудился. Когда его похоронили, я остался ни с чем.
— А ваша мать?
— Я никогда не видел ее. Слышал, что она сбежала с труппой актеров или что-то в этом роде. Отец никогда не рассказывал о ней, а если случалось невзначай упомянуть, говорил только, что она была хорошая женщина и что ей было с ним слишком скучно.
Он глотнул эля.
— Странно, мне отец никогда не казался скучным. Он был упорен и трудолюбив. Он знал, чего хочет, и неустанно работал у себя на ферме. Если бы он так не старался вывести меня в люди, он, наверное, добился бы многого.
— Ну а сейчас чем вы заняты?
Он опять пожал плечами.
— Сейчас — ничем. Иногда играю в театре на второстепенных ролях, сочиняю баллады и эпиграммы, разношу закуски и напитки, работаю «жучком» на скачках, — только что вором не стал, хотя кое с кем и познакомился.
У него была экстравагантная манера разговаривать — он энергично жестикулировал, его речь была полна восклицаний. Он выглядел приличным парнем, хотя под маской напускной бравады в кем чувствовалась неуверенность в себе, в своей способности справиться с трудностями жизни.
— Быть актером, — продолжал он, — значит быть вечным бродягой. Тобой восхищаются, пока ты на сцене, а стоит тебе сойти с нее, обливают презрением. Вечно боишься не угодить толпе, легкоуязвим. У меня есть комната, которую я снимал, и хозяйка, которая относится ко мне терпимо, потому что недавно потеряла сына, есть любовница не слишком строгих правил и несколько приятелей, у которых карманы так же пусты, как и у меня.
Мы осушили свои стаканы. Он явно был не прочь продолжить беседу. Он производил впечатление одинокого человека, не имеющего ни корней, ни видов на будущее. Ну а я? Мои корни грубо вырвали, я был вынужден бежать со своей родины. Стало быть, у меня тоже нет корней, но зато есть виды на будущее. Я не знал, куда меня занесет, но не сомневался, что рано или поздно непременно вернусь домой.
— Не падайте духом, — сказал я. — На наших глазах рождается новая Англия. Завтра Англией будут править не только отпрыски дворян и джентри[13], но также йомены, стремящиеся к власти. Вот увидите, — убеждал его я, — фермеры, обрабатывающие землю, новые коммерсанты, — вот из каких слоев выйдут новые лидеры. Найдется там место и для нас с вами, если честолюбие нас не подведет и мы захотим попробовать свои силы.
— Но каким образом? — спросил он. — Легко сказать, труднее сделать. У меня нет ни денег, ни положения в обществе. Нет даже приличного костюма, при помощи которого можно завлечь богатую невесту... У меня нет ничего.
— Вы пишете баллады? Разве это ничего не дает?
Он невесело рассмеялся.
— Меньше, чем ничего. Все литературное дело находится в руках Издательской компании, а она платит чистые гроши. Она забрала в свои руки все, и больше некуда обратиться. Сводить концы с концами можно только при условии, что умеешь делать еще что-нибудь. Драматурги в чуть лучшем положении, потому что могут продавать свои пьесы в одну из театральных компаний. Но и драматург должен быть доволен, если ему заплатят шесть фунтов за пьесу. Нет, мой друг, таким способом денег не заработаешь.
