Шагах в пятидесяти от речного берега и в двухстах от брода рос густой, старый лес, и только на небольшом пространстве вокруг большого дуба местность была обнаженная. Идя от брода вниз, сюда невозможно было пройти иначе как сквозь высокие деревья, под которыми вела сюда тропинка, едва заметная и такая узкая, что два всадника не могли ехать рядом.
По ней шли два человека один за другим, и только под большим дубом они соединились, и между ними произошел описанный краткий разговор.
Потом вскоре их разделил огромный ствол дерева, так что они не могли слышать друг друга, разве только стали бы кричать во все горло.
Тот из них, которому не хотелось удаляться от речного берега, остался на стороне дуба, обращенной к броду. Спустив пленницу на землю, он остался у лошади, держа поводья в руках.
Так он пробыл с минуту, не обращая никакого внимания на особу, лежавшую у его ног. Это был старый грешник, не питавший большой слабости к женщинам. Поэтому, может быть, его попечениям и поручили Джесси Армстронг — это именно она находилась под его охраной.
Каковая бы участь ни готовилась пленнице, последняя была не для него, и он едва обращал на нее внимание; все его поведение показывало, что он думал о другом. Обернувшись к броду, он прислушивался внимательно, и у него вырывались по временам ругательства от нетерпения.
Товарищ его, находившийся по другую сторону, держал себя совсем иначе.
Елена Армстронг лежала на земле, закутанная в одеяло и связанная веревками. Человек, стерегший ее, стоял возле нее на коленях.
— Наконец-то вы у меня в руках здравая и невредимая, — сказал он. — О, как это приятно! Как приятно!
Елена Армстронг не имела надобности спрашивать, чей это был голос. Она давно заподозрила, что всадники были не индейцы, подозрения ее подтвердились, когда после переправы через реку один из них назвал другого Фил. Хотя она и была закутана, однако ей удалось уловить несколько слов, которые она поняла, потому что они были сказаны по-английски. Ей припоминалось, что она слышала имя Фил в Начиточезе.
Глава LXIX. ТОРЖЕСТВУЮЩИЙ НЕГОДЯЙ
Помолчав с минуту, в продолжение которой Контрелл, казалось, наслаждался своим торжеством, он повторил свои слова.
Елена не отвечала на его веселую, страстную речь. Ее мучило чувство своего бессилия; она очень хорошо знала, что все, что она может сказать, ни к чему не приведет.
Она вздрогнула, узнав голос, но не столько от удивления, сколько от невольного прилива отвращения, как бывает, когда наступишь на змею или прикоснешься к убийце.
Потом она сделалась неподвижна, так что можно было слышать биение сердца.
Стоявший над ней человек знал, что оно билось от страха; но это не внушало ему ни малейшего сострадания, напротив, он еще более торжествовал и, повторив свои слова, прибавил:
— О, какое наслаждение!
Не получив ответа, он продолжал:
— Надобно ли вам пояснять, Елена Армстронг, кто я такой? Хотя мы уже давно не виделись, однако, я полагаю, вы узнаете мой голос. А если нет, то одно обстоятельство может напомнить вам наше последнее свидание. Это было под магнолией. Под одной из ее ветвей было отверстие, служившее удобным почтовым ящиком для двух влюбленных, из которых одного нет на свете, а другая — это вы. Теперь, прелестная девица, вы знаете, кто говорит с вами.
Ответа не было, даже не последовало никакого движения.
Контрелл продолжал насмешливо:
— Может быть, вы узнаете меня глазами, ведь недаром говорят, что на зрение лучше всего можно положиться. Я вам предоставлю эту возможность. Но прежде необходимо вас перенести на место, где будет посветлее, чем здесь. Здесь ведь одни светляки.
Взяв на руки неподвижную пленницу, он перенес ее на место, озаренное лучами месяца. Он положил ее на землю, стал над нею на колени, сдвинул назад шапку с перьями, придававшую ему вид индейского вождя, и платком, смоченным в воде во время переправы, стер со своего лица разрисовку. После этого он вынул нож, разрезал серапе на лице пленницы и таким образом освободил ее.
Открытые черты были бледны и грустны при лунном свете. Они напоминали лицо красивой монахини в широком капюшоне и казались еще привлекательнее.
Лицо Елены Армстронг было мрачно сперва, но оно исказилось ужасом, когда она увидела человека, склонившегося над ней с ножом в руке, длинное лезвие которого он, казалось, хотел вонзить в ее грудь.
Он не заметил ее испуга и сказал:
— Не правда ли, вы узнаете меня? Смотрите хорошенько на мое лицо теперь, когда я снял шапку. Не похож ли я на Ричарда Дарка?
Вопрос этот требовал ответа, но его не последовало. Она знала и без того, что возле нее находится убийца Чарльза Кленси.
Это не прибавило ничего к ее страданиям, достигшим и без того уже высшей степени.
Глаза ее, однако, сверкали, обнаруживая прилив отваги — отваги отчаяния, которая, может быть, готова была высказаться словами.
Дарк не стал этого ждать; он не заботился более о том, что она ему скажет. Он уже сильно увлекся. Яд мщения примешался в его горькую чашу отвергнутой любви.
Однажды он уже стоял на коленях перед ней, как смиренный искатель ее руки. Однажды он лежал уже у ее ног, изливая свою душу в страстных молениях. Но оба раза он был отвергнут, унижен. Теперь он больше не хотел умолять, она была у него во власти; он мог теперь требовать.
Настала его очередь унизить ее.
— Итак, прелестная Елена, — проговорил он, — я узнал, что вас очень огорчила потеря того, кого нет больше на свете, что вы, подобно орлице, потерявшей своего орла, не хотите избрать никого другого. Позвольте мне вам доложить, что это с вашей стороны величайшее безумие. Вы не должны впадать в отчаяние, потому что для вашего утешения явился я, Ричард Дарк. Я вас так уважаю, что решился сделать вас счастливой, и сделаю. Когда вы приедете в пустынные степи, куда я намерен увезти вас, мы женимся в приличном месте, вполне подходящем для такой свадьбы, какой будет наша. Там брак может совершиться по законам, созданным нами самими, не нуждаясь ни в освящении церкви, ни в словах пасторов. Полагаю, что вы меня понимаете?
Душа Елены Армстронг, все еще лежавшей на земле, изнемогла также, как и ее тело. Закутанная в мексиканское одеяло, обвязанное вокруг ее стройного тела, очертания которого были ясно видны, она походила не на живую женщину, а на одну из дочерей фараона, вынутую из гробницы, в которой она пролежала несколько тысяч лет.
Когда Дарк перестал говорить, она по-прежнему молчала и была неподвижна, как мумия. Даже не слышно было биения ее сердца.
Не умерла ли она? Не убила ли ее страшная угроза? От страха она закрыла глаза и сделалась похожа на существо, пораженное громом.
