Капитан Кидд ничего на свете не боится, не считая разве что меня. Он даже ничуть не замешкался. Он проскакал по бревну, словно это была ровная дорога; из-под его копыт летели кора и щепки, и если бы он хоть на дюйм оступился, то все, нам была бы крышка. Но он не оступился, и мы моргнуть не успели, как оказались на той стороне каньона.
– Все, брат Рембрандт, можете открывать глаза, – добродушно сказал я, но он не отозвался. Он был без чувств. Я потряс его, и он вдруг пришел в себя, заорал и вцепился руками мне в ногу с такой силой, что мне показалось, будто я угодил в медвежий капкан. Думаю, он еще не понял, что мы уже на твердой земле, а не на бревне. Я пытался разжать его пальцы, но Капитан Кидд решил именно в этот момент проскакать под низко нависшим дубом. Это он так решил пошутить. Такое вот у моего жеребца чувство юмора.
Я поднял голову как раз в тот миг, когда на меня летела толстая ветка, а времени пригнуться у меня уже не оставалось. Ветка была толщиной с мое бедро, а удар пришелся прямо мне в челюсть. Капитан Кидд скакал что было силы, и что-то должно было уступить – как оказалось, не выдержали подпруги, причем обе сразу. Капитан Кидд полетел дальше, а мы с братом Рембрандтом рухнули на землю вместе с седлом.
Я тут же вскочил, но брат Рембрандт все так же лежал и булькал, словно разбитая бочка. А затем я увидел, как проклятые разбойники спрыгнули с лошадей и гуськом побежали по бревну, держа наготове винчестеры.
Я не стал тратить зря время и стрелять в этих идиотов. Я просто подбежал к концу моста, не обращая внимания на пули, свистящие мимо. Стреляли они наугад, потому что не чувствовали прочной земли под ногами, а оттого не очень-то и целились. Я схватил всего-то одну пулю в ногу и еще штуки три или четыре во всякие неважные места – чепуха, не о чем беспокоиться.
Я присел, ухватился за конец поваленного дерева и стал его поднимать, а бандиты посыпались с него в разные стороны, как кегли, побросали винчестеры и вцепились в бревно. Я стал трясти его, и мне удалось стряхнуть нескольких, как яблоки с ветки, а потом я подтащил конец бревна к краю обрыва и бросил, и оно вместе с верещащими во всю глотку людьми полетело в реку, что бурлила в ста пятидесяти футах внизу.
Когда они долетели до воды, поднялся настоящий гейзер, и последнее, что я видел, – это неразбериха из рук, ног и голов, барахтающихся в воде.
Я вспомнил о брате Рембрандте и бросился к тому месту, где нас скинуло с коня, но оказалось, что священник уже на ногах. Отчего-то весь бледный и с диким взглядом, он вцепился в мои мешки и, едва волоча ноги, пытался затащить их в заросли, бормоча что-то себе под нос.
– Ну-ну, брат Рембрандт, – добродушно сказал я. – Все хорошо. Злодеи за все поплатились. Золото Блинка уже в безопасности.
– Да чтоб!.. – выругался брат Рембрандт, и вдруг вытащил из-под полы два револьвера. Если бы я не успел схватить его за руки, он бы наверняка меня изрешетил пулями. Он сопротивлялся, но я не поддавался ему и наконец сказал:
– Погодите, брат Рембрандт, вы чего! Я же не бандит. Я ваш друг, Брекенридж Элкинс, вы что, забыли?
В ответ он только пообещал, что съест мое сердце, даже не поджарив, и тут же впился зубами мне в ухо и попытался оторвать его, одновременно пытаясь выдавить мне глаза большими пальцами и пиная ногами изо всех сил. Я понял, что он помутился умом, и с сожалением сказал:
– Брат Рембрандт, я сам не хочу этого делать. Мне от этого даже больнее будет, чем вам, но нам нельзя тратить время попусту. Блинка нужно срочно женить.
Я тяжело вздохнул, треснул брата Рембрандта рукояткой револьвера по голове, и он, дернувшись пару раз, упал на землю.
– Бедный брат Рембрандт, – с грустью вздохнул я. – Надеюсь, я не повредил вам мозг, и вы не забудете, как вести церемонию.
Чтобы не возникло неприятностей, когда – а точнее, если – он придет в себя, я связал ему руки и ноги обрывком лассо и забрал его оружие – очень необычное оружие для разъездного священника. Оба револьвера со взведенными курками, на одной из рукояток три насечки, на другой – четыре. Что еще удивительнее, за голенищем сапога брата Рембрандта я обнаружил охотничий нож, а в кармане – колоду крапленых карт и пару налитых свинцом шулерских игральных костей. Но я решил не совать нос не в свое дело.
Когда я заканчивал его связывать, Капитан Кидд вернулся поглядеть, убил он меня насмерть или же всего-навсего покалечил до конца моих дней. А я решил показать ему, что тоже умею шутить, и пнул в живот; когда он смог разогнуться и снова начал дышать, я набросил на него седло. Остатками лассо я скрепил подпруги, усадил брата Рембрандта в седло, а сам уселся позади, и мы поскакали в Ущелье Тетон.
Прошло не меньше часа, и тут брат Рембрандт очнулся и слабым голосом проговорил:
– Что это было, тайфун? Кому-нибудь удалось спастись?
– Все в порядке, брат Рембрандт, – успокоил я его. – Я везу вас в Ущелье Тетон.
– Да, – пробормотал он. – Кажется, я начинаю вспоминать. Чертов Джейк Роман! Я думал, это хорошая идея, но, похоже, ошибался. Я-то думал, мы имеем дело с обычным человеком, а не с самим чертом. Но я признаю поражение. Я дам тебе тысячу долларов, только отпусти меня!
– Спокойно, брат Рембрандт. – Я пытался его утешить, ведь он явно был в горячке. – Мы уже скоро будем в Ущелье Тетон.
– Не хочу я в Тетон! – взвыл он.
– А придется, – сказал я. – Ты должен скрепить свою племянницу и Блинка Уилтшоу священными узлами содружества.
– Да шли бы они оба к черту, этот твой Блинк Уилтшоу и моя… племянница! – заорал он.
– Вам должно быть стыдно за такие слова, вы же служитель бога, – строго упрекнул его я. А он мне ответил такое, что от его слов даже у пайюта волосы бы встали дыбом.
Я был так возмущен, что промолчал. А ведь я уже собирался ослабить веревки, чтобы ему было удобней ехать, но теперь подумал, что, раз уж он так свихнулся, то это плохая идея. Так что я перестал слушать его бред, который становился все бессвязнее и невыносимее, чем ближе мы
