Я любил ее и крепко обнимал. До меня доносился мой стон, и я был рад тому, что слышал. Я потянулся и ухватил свою боль, но она выскользнула из моих рук, и я снова погрузился в мрак покоя.
Голос звучал теперь совсем близко. Я слышал его, как только что чувствовал боль.
— Зачем ты борешься со мной, Дэнни Фишер? — спросил он меня с укором. — Я несу тебе отдых.
— Я не хочу отдыхать! — закричал я. — Я хочу жить!
— Но жить — значит страдать, Дэнни Фишер, — голос был доброжелателен и уверен. — Ты же это знаешь теперь очень хорошо.
— Я хочу страдать, — простонал я. — Мне нужно еще много сделать!
— Что там тебе нужно делать? Вспомни, что ты сказал только что отцу: «Мне не о чем сожалеть. В моей жизни было почти все, у меня нет ни обид, ни угрызений совести…» Разве это не твои слова?
— Но люди часто говорят то, чего сами не понимают! — вскричал я. — Я должен жить. Нелли говорила, что она не сможет жить без меня. Я нужен моему сыну!
Голос был мудр и терпелив, как время. Он эхом звучал в пустоте моего сознания.
— Ты сам себе не веришь, Дэнни Фишер, не правда ли? Ты же отлично знаешь, что со смертью одного человека жизнь не кончается.
— Но я хочу жить для себя, — молил я. — Я хочу чувствовать под ногами упругую ласковую землю, ласкать мою жену, радоваться, глядя, как растет мой сын!
— Но если ты останешься жить, Дэнни Фишер, — настойчиво звучал голос, — ты не сможешь осуществить ни одно из твоих желаний. Тело, в котором ты жил, твое прекрасное сильное тело изуродовано окончательно. Ты не сможешь видеть, ты не сможешь слышать, ты не сможешь осязать… Ты превратишься в пустую раковину, которую покинула жизнь. Ты станешь вечной мукой всем тем, кого ты любишь.
— Но я хочу жить! — стонал я, борясь с голосом. Я чувствовал, как боль медленно возвращалась ко мне.
Я принял ее, как женщина принимает долгожданного любовника. Я обнял ее и дал ей проникнуть в меня. Сладкая радость агонии пронизала меня. Неожиданно вспыхнул яркий чистый свет, и я смог видеть вновь.
Я видел свое скрученное и бесформенное тело. Руки людей были протянуты ко мне, но все замерли, пораженные ужасом.
Это было мое тело, и таким меня отныне будут всегда видеть.
Я почувствовал, как печаль смешалась с мукой во мне. Неужели ничего не осталось во мне такого, что бы не причиняло страдания другим? Я еще больше приблизился к себе. Лицо мое было чистым. На губах даже сохранилась улыбка. Я вплотную посмотрел на себя.
Мои веки были закрыты, но я мог видеть. Пустые мои глазницы слепо смотрели в небо. Я отвернулся от себя. В сознании моем потекли слезы, омывая новую рану.
Боль снова начала покидать меня, свет померк, и тьма наступила. Голос вновь стучался в мое сознание.
— Итак, Дэнни Фишер, — сказал он с участием, — теперь ты позволишь помочь тебе?
Я изгнал печаль. Вся моя жизнь, в конце концов, была бесконечной торговлей. Пришло время последней сделки.
— Да, — прошептал я. — Я позволю тебе помочь мне, если ты вновь сделаешь целым мое тело, чтобы любимые мною не отворачивались от меня в ужасе.
— Я могу сделать это, — откликнулся голос спокойно.
Почему-то я был уверен, что мое условие будет исполнено.
— Тогда помоги мне успокоиться.
И вдруг нежное тепло, словно любовь, приняло меня.
— Отдыхай, Дэнни Фишер, — пел голос ласково. — Отдайся покою, мирной темноте и не бойся. Это — словно сон…
Я доверчиво устремился навстречу темноте. Это был добрый мрак, он дал мне такие теплоту и любовь, каких я прежде никогда не знал. Память о боли отдалилась, а потом и вовсе исчезла. Теперь я знал, почему мне не был прежде известен покой.
Я ничего не хотел.
Камень на могилу Дэнни Фишера
Ты быстро кладешь камень на могильную плиту и стоишь мрачно, широко открыв глаза. Однако в душе твоей есть какое-то сомнение. Сомнение в твоем отце. У меня нет ни формы, ни образа. Я для тебя только слово, фотография на полке, звук, сорвавшийся с губ других людей. Ты никогда не видел меня, и я лишь однажды взглянул на тебя.
Но как мне достучаться до тебя, мой сын, как заставить тебя услышать, когда даже голос мой звучит для тебя незнакомым эхом? Я скорблю, мой сын, я скорблю, что не смог разделить с тобой ту жизнь, которую дал тебе. Я не узнаю тех радостей и печалей, которые знал мой отец со мной.
И хотя я дал тебе жизнь, ты мне дал гораздо больше. Тот короткий миг, который мы провели вместе, дал мне понимание многих вещей. Я вновь научился любить своего отца, понимать его чувства, его счастье, его печаль. Потому что открылось мне тогда отцовство. Я никогда не держал тебя в руках, не прижимал к сердцу, но все-таки я чувствую тебя всего. Когда ты ранен, я чувствую твою боль, когда ты в горе, я разделяю с тобой твои слезы, и когда ты смеешься — я радуюсь с тобой.
Все то, что ты есть, — прежде было частью меня: твоя кровь, твои кости, твоя плоть.
Ты часть моей мечты. Ты свидетельство того, что я ходил по земле. Ты — самый ценный залог моего бытия в мире, ты — та драгоценность, перед которой все сокровища — ноль.
Каких только чудес не появится в твое время! Самых отдаленных уголков Земли можно будет достичь за несколько часов. Глубины океанов, горные вершины, а возможно, и сами звезды станут ближе. Но все чудеса Вселенной — ничто по сравнению с тобой. Поскольку ты — чудо моей неумирающей плоти, ее продолжение. Ты — звено той бесконечной цепи, которая тянется от начала времен в их бесконечность.
И все-таки во всем этом есть роковое несоответствие: почему ты, возникший из моей силы и страсти, ничего не знаешь обо мне? Судьба отпустила нам лишь миг.
«Какой ты, мой отец?» — спрашиваешь ты. Закрой глаза, и я попытаюсь ответить тебе.
Вот так. Закрыл глаза и слушаешь. Пусть мой голос незнаком тебе — ты поймешь меня сердцем. И однажды ты сам заведешь речь обо мне. В твоем голосе будет глубокая печаль о том, что мы не знали друг друга. И в этой тихой грусти ты найдешь успокоение, оно будет проистекать из того, что ты — это я, так же, как твой сын когда-нибудь будет твоим продолжением, а мой отец был гордостью и надеждой моего деда.
Слушай меня, сын, и узнавай своего отца.
Хотя человеческая память — вещь недолговечная, да и сама жизнь человека — лишь краткий миг между прошлым и будущим, но в каждом человеке есть доля бессмертия — вечного, как звезды. Человек не исчезает бесследно.
Когда-то я дышал тем же воздухом, которым сейчас дышишь ты, чувствовал под ногой упругую землю. В моей крови бушевали страсти, а в сердце рождались чувства, которые, если ты их еще не испытал, тебе придется пережить.
Твой отец не был великим человеком, биографию которого изучали бы в школе. По мне не звонят колокола, и не приспускают флаги над моим прахом. Твой отец, сын, был простым человеком, одним из многих, с обычными надеждами, мечтами и страхами. Как и миллионы других людей, я мечтал о богатстве, здоровье, силе; так же боялся голода и нищеты, войны и болезни. Обо мне не писали песен, не слагали легенд.
Но я тот, кто будет жить в грядущих тысячелетиях, я — один из тех, кто живет в соседнем доме. Я человек, который утром добирается до работы на метро, который подносит спичку к сигарете, который прогуливает свою собаку.
Я солдат, трясущийся от страха, я избиратель, счастливо выбирающий безнадежного кандидата.
Я человек, который жил тысячи раз и умирал тысячи раз за все шесть тысяч лет писаной человеческой истории. Я — тот, кто плыл с Ноем в ковчеге, я — среди народа, выводимого Моисеем, меня распинали вслед за Христом.
Сильные мира сего лежат в своих могилах под величественными памятниками. Их могилы холодны, а моя ежедневно согревается слезами тысяч скорбящих по своим родным и близким. Часть их душевного тепла приходится и на мою долю.
Открой глаза, сын, и посмотри на шесть камней на моей могиле. Теперь ты знаешь, сынок, кто был твой отец. Каким он был, тебе расскажет мама, положившая руку на твое плечо. Ты показываешь на бронзовые буквы, высеченные на сером граните, и она медленно читает вслух для тебя.
