Все еще продолжая усмехаться, он перевалился через окружавшую загон изгородь и даже каким-то чудесным образом сумел приземлиться на ноги.
— Ты подстрелил меня, но мне одному там будет скучновато! — С этими словами Эд Фрамсон поднял руку с револьвером, но кольт Меските снова был быстрее, пули отбрасывали бандита назад к изгороди, пока тот наконец не упал.
Хопалонг Кэссиди медленно шагал по двору ранчо навстречу Авери Спарру. И Авери Спарр, тот самый Спарр, который еще никогда не испытывал страха перед кем бы то ни было, вдруг почувствовал, как в душе у него зародилось некое очень странное предчувствие. Поношенная серая шляпа, выбивающиеся из-под нее седеющие волосы, леденящий душу взгляд голубых глаз, широкие плечи и эта примечательная своей неторопливостью походка — он стоял лицом к лицу с самим Хопалонгом Кэссиди, и могло это означать теперь только одно — смерть.
И к Авери Спарру вдруг пришло пронзительное осознание того, что этот солнечный день станет последним в его жизни. Он уже был уверен, что на этот раз ему суждено умереть, и вдруг понял, что знал об этом еще раньше, с того самого момента, когда впервые встретил Хопалонга. Все его былые планы пошли наперекосяк, и вся его грандиозная авантюра, которой, казалось, уже ничто и никто не в силах помешать, теперь с треском провалилась. Все пошло прахом!
Однако по его осунувшемуся лицу было невозможно догадаться обо всех этих душевных переживаниях. Лицо Авери Спарра продолжало оставаться все таким же презрительно-холодным, как и прежде. И если уж он и не сумел достойно прожить отпущенную ему жизнь, то теперь ему предоставлялась возможность хотя бы умереть достойно.
Высокий, бледный и мрачный, он остановился напротив Хопалонга. Между ними оставалось всего ярдов тридцать. Тогда — именно так и должен чувствовать себя настоящий боец — он почувствовал даже некое подобие симпатии к стоящему напротив Хопалонгу. Во всяком случае, он не получит пулю вдогонку, как было Хикоком, и его не пристрелят исподтишка, как это вышло с Малышом Билли. Уж он, Авери Спарр, сумеет завершить свою жизнь достойно, здесь на залитом солнечным светом дворе, прихватив заодно с собой на тот свет и Кэссиди.
— Ну, Кэссиди, как тебе здесь нравится? — голос его звучал очень резко. — Ну что ж, давай на деле посмотрим, на что ты способен!
Они пристально глядели друг на друга, и каждый хорошо знал, что творилось в душе у другого, потому что оба они были бойцами. В таких случаях не имеет значения, ни то, какой жизненный путь судьба уготовила каждому из них, ни их прежние убеждения, ни стиль жизни. В подобных ситуациях между противниками возникает какое-то ни с чем не сравнимое взаимопонимание, именно то, что оба они и чувствовали тогда. Прежде чем в разговор вступило оружие, Спарр опять обратился к Хопалонгу:
— А знаешь, все же нет ничего лучше, чем отправиться на тот свет именно вот так, когда на улице стоит такой вот солнечный день, как сегодня, и повсюду тает первый снег!
Спарр лишь только потянулся к револьверам, а вокруг них уже словно по команде загремели выстрелы.
В моменты большого напряжения, во время решающих действий и больших переживаний, человеку свойственно терять подлинное ощущение времени, и тогда ему начинает казаться, что секундное дело растягивается на целые долгие, мучительные минуты.
Большие руки Авери Спарра привычным движением метнулись вниз, туда, к рукояткам двух внушительных револьверов, которые он так любил, и двумя черными рассекающими воздух молниями они в мгновение ока были уже высвобождены из кобуры, и каждый из них уже даже успел занять свое место, но именно тогда же, в эти какие-то призрачные, донельзя сжатые доли секунды из кольтов Хопалонга Кэссиди уже вырывалось пламя.
Свинец вошел в тело Авери Спарра, и тот хрипло вскрикнул, обнажив в оскале зубы; казалось, что теперь щеки его запали еще глубже. Шляпа слетела с его головы, а во рту у него появился какой-то густой, горячий, словно дымящийся привкус, и сам он все стрелял, стрелял, стрелял!
В эти самые последние, стремительно летящие, полные ослепительных выстрелов секунды своей жизни, ему уже не дано было узнать, что первый же выстрел Хопалонга вывел его из равновесия, что вторая пуля угодила ему в левую руку, раздробив кость. Спарр уже не мог знать, что револьверы в его руках стреляли в нагретую солнцем землю, в то время как в его тело справа и слева впивались все новые и новые пули.
Хопалонг стремительно двигался вокруг Спарра, сохраняя при этом выражение суровости на лице. Со стороны он был похож на проворного боксера, надвигающегося в поединке на медлительного соперника-увальня. Хопалонг ходил вокруг Спарра и расстреливал его в упор. Кэссиди был уверен, что пока в этом человеке, что сейчас еще стоял перед ним, будет теплиться хотя бы малая искра жизни, он будет сопротивляться, он до последнего вздоха останется бойцом. Да, он мог быть жестоким, он просто наверняка останется преступником, но он был гордым бойцом и оставался им до самого конца.
Оставив Спарра лежащим ничком посреди двора, Хопалонг устремился к кладовой. В кладовой был Энс Маури, тот Энс, проклинавший на все лады Хопалонга и поклявшийся собственноручно убить его. Энс, безжалостный и злобный Энс, который только что с изумлением взирал на то, как всемогущий Авери Спарр падал на землю под выстрелами Хопалонга. Неожиданно Маури почувствовал, как у него к горлу начал подступать какой-то большой и горький ком. Тут он увидел, что Хопалонг уже оставил Спарра и теперь направляется в его сторону. Энс Маури истерически взвизгнул и в диком ужасе заметался по кладовой.
Маури судорожно вцепился в окно. Мгновенно он позабыл все то, чем так любил похвастаться. Он уже больше не вспоминал о том, что собирался проявить здесь все свое коварство, на какое только был способен и вообще заявить о себе.
Маури ухватился за вмерзшее в раму окно, оно не поддавалось. Тогда он схватил стоявший поблизости стул и выбил им стекло. Он стал выбираться наружу, чувствуя при этом, как острые осколки стекла впиваются в тело. Оказавшись на свободе, он со всех ног бросился удирать в сторону леса, и из горла его рвались дикие вопли животного страха.
Рассудок окончательно покинул его, и единственной мыслью его было только выбраться отсюда, убежать... Совершенно очумев от страха, Маури обернулся и в дикой панике пальнул в окно, в котором, словно в раме, была видна голова Хопалонга. В ответ раздались винтовочные выстрелы, и Маури в полный рост растянулся на снегу. Вот так все его клятвенные обещания и страхи и умерли вместе с ним, а окрасившая снег кровь был алой, такой же алой, как и у любого человека.
