Ознакомительная версия.
— Хорошо, Хуан, — согласился Линмаус. — И как же ты собираешься меня утешать?
— Знаешь, в Лос-Вердесе живет одна семья: муж, жена и пятеро детей. Год назад глава этого большого семейства упал с лошади и сильно разбился. С тех пор работать он не может и отчаяние совсем доконало его. Его дети голодают, а жена обезумела от горя. Так вот, теперь он спокоен — дети накормлены, а будущее уже не кажется ему таким беспросветным. И эта уверенность придает ему силы.
— Ну и что из этого?
— Так это все благодаря тебе, сеньор!
— А-а, моим деньгам?
— Да. Семеро душ молятся за тебя, хотя они даже имени твоего не знают.
— Хуан, я очень рад это слышать, — взволнованно проговорил Линмаус, удивляясь неожиданно нахлынувшим на него чувствам.
— Но это еще не все, — продолжил францисканец. — Менее чем в трех милях от Крукт-Хорна живет старик, шестьдесят лет проработавший в поте лица. Теперь он слаб здоровьем и работать не в состоянии. Но он слишком горд, чтобы просить милостыню. Так вот, сеньор, и этого немощного тоже спасли твои пожертвования.
— Ты имеешь в виду старого Сэма Роджерса?
— Да, его.
— Но, брат Хуан, он же протестант, — удивился Линмаус.
— Протестанты, — промолвил монах, и Ларри, несмотря на ночную мглу, увидел на его губах улыбку, — так же как и самые благочестивые католики, могут страдать от голода. Но и это еще не все. Десятилетний мальчик-горбун с искривленными ногами, на лечение которого не было денег, теперь сидит с матерью в поезде. Они едут в Нью-Йорк, где известный хирург сделает мальчику операцию. Уверен, его мать и сейчас утирает слезы и благодарит незнакомца, который ей помог.
— Ей незачем меня благодарить, — буркнул Линмаус. — Я отдал эти деньги не из-за любви к ближнему, не из-за сострадания и вовсе не потому, что хотел сделать людям добро, а потому, что они жгли мне руки.
— Что бы ни побудило тебя на этот благородный поступок, ты все равно должен знать, что сделал людей счастливыми.
— Но в том не моя, а твоя заслуга, — возразил Ларри. — Считай, что те деньги ты подобрал на пыльной дороге.
— Позволь мне рассказать и о других, кому ты также помог, — продолжил монах. — В маленькой покосившейся хижине…
— Хватит об этом! — остановил его Линмаус.
Брат Хуан пришпорил Алисию, подъехал к нему ближе и коснулся его руки.
— О, сын мой, — произнес он, — сколько хороших и добрых дел ты сделал! А сколько еще света смог бы принести людям! Вместо того чтобы принять смерть в оконном проеме тюрьмы, последуй за мной, и я тебе покажу, как умереть достойно твоему громкому имени. Ты встретишь такую опасность, перед которой бессильно самое грозное оружие, испытаешь такие острые ощущения, которых не испытывали ни скалолазы, ни грабители, ни даже идущие на смерть солдаты. Пойми же, в Крукт-Хорне много мест, где можно вырыть могилу, но он совсем не стоит того, чтобы в нем умереть!
В знак благодарности Ларри крепко сжал руку монаха:
— Хуан, еще пара минут, и ты меня уговоришь. Давай лучше распрощаемся.
— Что ж, тогда до свидания. Да будет милостив к тебе Господь! — отозвался францисканец и смолк.
Линмаус выпустил руку сидевшего на муле монаха и медленно поехал по улице, ведущей в центральную часть городка.
Чтобы не рисковать, Линмаус решил действовать обдуманно, без спешки. Только так он. мог добраться до здания тюрьмы незамеченным. От града пуль его не спасла бы даже такая быстроногая лошадь, как Фортуна.
Она шла под седоком то медленной иноходью, то четким, выверенным шагом. Однако большую часть пути преодолевала рысцой, которую так любят лошади в западных штатах Америки. Но Фортуна была хороша в любой поступи, и Ларри на мгновение даже пожалел, что в этот момент ее никто не видит. Он верил в свою лошадь и знал, что, если ему удастся освободить Тома, она выдержит тяжелую ношу и умчит их обоих в безопасное место.
А тем временем Фортуна, в чьих жилах текла свободолюбивая кровь мустангов, пригнув голову, бежала легкой рысцой по улице ночного Крукт-Хорна. Изредка из окон и дверей близлежащих домов на нее падал неяркий свет, но никто не мог распознать в ней лошадь знаменитого бандита — Ларри предусмотрительно замазал все белые яблоки на ее теле красной глиной.
Что же касается его самого, то он почти ничего не сделал, чтобы изменить свою внешность, — всего-навсего надел шляпу с широкими полями и сдвинул ее на лоб, прикрыв глаза.
Полностью доверившись Фортуне, он даже не натягивал поводья.
На улицах Крукт-Хорна царила тишина. Вооруженных людей видно не было. Городок словно вымер, и это удивляло Линмауса. Обычно в этот час с прилегавших к Крукт-Хорну ранчо возвращались домой работники — кто верхом, кто на телегах. А сейчас на центральной улице не было никого, кроме него. Впрочем, кто из жителей осмелился бы в такое тревожное время оказаться вне дома? Обыватели хорошо знали, чем может закончиться для них встреча с Линмаусом.
Похоже, самым смелым из них был все же судья Бор, который, презрев опасность, решил не переносить празднества по случаю дня рождения дочери. Он твердо верил, что вооруженные помощники шерифа не позволят бандиту омрачить их семейное торжество. Поэтому праздник, на который было приглашено много детей, Бор отменять не стал — пусть веселятся. В связи с этим дом украсили разноцветными фонариками, в эту ночь он выглядел как фрегат в порту в День морского флота США.
В последнее время на ранчо судья бывал редко, а если и заезжал, то ненадолго. Небольшой загородный дом уже не устраивал его — человека с таким высоким положением. И хотя Крукт-Хорн был маленьким провинциальным городком, судья рассматривал его как хороший трамплин для своей дальнейшей карьеры политика. Поэтому купил здесь огромный дом, ранее принадлежавший старому Честеру.
В давние времена Честер слыл богатейшим человеком в округе. Он разводил крупный рогатый скот, торговал лесом и пиломатериалами. В Крукт-Хорне богач построил себе громадный шикарный особняк с резным фронтоном и парой башенок в псевдоготическом стиле. Естественно, что судья Бор возжелал этот «дворец», и, надо сказать, достался он ему очень дешево — для одних состоятельных горожан дом был слишком велик, а для других, вроде Уильяма Оливера, уж очень претенциозен.
Бор частично реконструировал приобретенный особняк — башенки к тому времени покосились и грозили рассыпаться. Так что они были снесены, а на их месте воздвигли другие, еще более высокие.
В одиннадцатую годовщину со дня рождения Элис Бор дом судьи от основания до макушек башен и окружавший его заросший палисадник были увешаны светящимися гирляндами. Светловолосая дочка судьи косила, заикалась, имела кривые ноги и двигалась словно на ходулях. Как правило, с такими девочками, как она, дети не дружат, поэтому судья и делал все, Чтобы его дочь всегда оказывалась в центре внимания. Он считал, что коли его Элис среди прочих детей не выделяется ни умом, ни красотой, то должна брать другим. Поэтому день рождения дочери Бора и был обставлен с такой пышностью и помпезностью.
Ознакомительная версия.
