Могикане и разведчик слушали его неясный, сбивчивый рассказ со всевозрастающим интересом. В то время как Давид пытался объяснить, чем занимается племя индейцев, где жила Кора, разведчик вдруг перебил его вопросом:
– Не видели вы, какие у них ножи? Английского или французского образца?
– Мои мысли не были направлены на такие суетные вещи – они были устремлены на то, чтобы утешить девушек.
– Придет время, когда вы, может быть, перестанете считать нож дикаря суетной вещью, – заметил разведчик. – А бывают у них праздники в честь окончания жатвы? Не знаете ли вы каких-нибудь тотемов[14] этого племени?
– Я могу только сказать, что хлебных зерен у них много; размоченные в молоке, они дают пищу, приятную на вкус и полезную для желудка. Тотемов никаких не знаю. Что касается музыки индейцев, то о ней не стоит говорить. Они никогда не соединяют свои голоса в хвале господу и, по-видимому, принадлежат к числу самых нечестивых из идолопоклонников.
– Вы клевещете на индейцев. Даже минги ждут милости и помощи только от Великого Духа.
– Может быть, – сказал Давид, – но я видел у них странные, фантастически раскрашенные изображения, которые возбуждали в них духовный восторг и пользовались особым поклонением; в особенности одно изображение нечистого, омерзительного предмета.
– Змеи? – поспешно спросил разведчик.
– В этом роде. Это было изображение пресмыкающейся черепахи.
– У-у-ух! – вскрикнули в один голос оба могиканина, внимательно прислушивавшиеся к рассказу, а разведчик покачивал головой с видом человека, сделавшего важное, но неприятное открытие.
Потом Чингачгук заговорил на делаварском языке со спокойствием и достоинством, сейчас же приковавшими к нему внимание даже тех, кому были непонятны его слова. Жесты его были выразительны и энергичны. Один раз он высоко поднял руку; когда он опускал ее, то этим движением откинул складки своего легкого плаща; он приложил палец к груди, как будто желая подтвердить этим жестом значение сказанного. Глаза Дункана следили за движениями индейца, и он увидел прекрасно, хотя и бледно нарисованное синей краской изображение только что названного животного на смуглой груди вождя. Ему тотчас пришло на ум все, что он когда-то слышал о расколе делаварских племен на два враждующих лагеря.
Разведчик отвернулся от своего краснокожего друга и сказал:
– Мы открыли то, что по воле небес может принести нам добро или зло. В жилах нашего друга Чингачгука течет кровь вождей делаваров, и он – великий вождь Черепах! Из слов певца ясно, что некоторые индейцы этого племени находятся среди народа, о котором он говорит. Мы идем по опасному пути, потому что друг, ставший изменником, часто бывает свирепее врага.
– Объясните, – сказал Дункан.
– Это давняя, печальная история, и я не люблю думать о ней, так как нельзя отрицать, что это было сделано людьми с белой кожей. Но кончилось все тем, что братья подняли томагавки против братьев, а минги и делавары пошли по одному пути.
– Так вы полагаете, что Кора живет среди этого племени?
Разведчик утвердительно кивнул головой, хотя, по-видимому, желал избежать дальнейшего разговора на эту тяжелую тему. Нетерпеливый Дункан стал поспешно предлагать отчаянные планы освобождения сестер. Мунро, стряхнув с себя апатию, выслушивал безумные идеи молодого человека с почтением, не подобающим его седым волосам и преклонному возрасту. Разведчик дал излиться горячности влюбленного и потом нашел способ убедить его в том, что торопиться в деле, требующем полнейшего хладнокровия и величайшего мужества, было бы полным безумием.
– Хорошо было бы, – прибавил он, – если б этот человек вернулся в лагерь индейцев и сообщил девушкам о нашем приближении. Когда понадобится, мы вызовем его сигналом на совещание… Вы сумеете отличить карканье ворона от свиста козодоя, друг мой?
– Это приятная птица, – ответил Давид. – У нее нежные, печальные ноты, но поет она слишком отрывисто и не в такт.
– Ну, если вам нравится ее свист, то пусть он будет вам сигналом. Помните же: когда вы услышите три раза подряд свист козодоя, вы должны прийти в кусты, где, можно предполагать, находится эта птица…
– Погодите, – перебил его Хейворд, – я пойду с ним.
– Вы? – удивленно воскликнул Соколиный Глаз. – Разве вам надоело видеть, как садится солнце и как оно встает?
– Давид – живое доказательство того, что гуроны могут быть милостивы.
– Да, но Давид может пускать в дело свою глотку так, как этого не сделает ни один человек в своем уме.
– Я также могу разыграть сумасшедшего, дурачка, героя, вообще кого и что угодно, лишь бы освободить ту, которую люблю. Не возражайте, все равно я сделаю так, как решил!
Соколиный Глаз смотрел некоторое время на молодого человека в безмолвном удивлении. Но Дункан, до сих пор почти слепо повиновавшийся разведчику из уважения к его искусству и оказанным им услугам, теперь имел вид начальника, противиться которому было нелегко. Он махнул рукой в знак того, что не желает выслушивать дальнейшие возражения, и затем продолжал более спокойным тоном:
– Я могу переодеться, измените мой вид – разрисуйте меня, если желаете, – одним словом, превратите меня в кого угодно, хотя бы даже в шута!
– Когда вы посылаете отряды на войну, я полагаю, что вы по крайней мере считаете нужным установить условные знаки и места для стоянок, чтобы те, кто сражается на вашей стороне, – пробормотал разведчик, – знали, где и когда они могут встретить друга…
– Выслушайте меня, – прервал его Дункан. – От этого верного спутника вы узнали, что индейцы принадлежат к двум племенам, если не к двум различным народам. У одного из этих племен – у того, что вы считаете ветвью делаваров, – находится девушка, которую вы называете темноволосой. Другая, младшая, безусловно, у наших явных врагов – гуронов. Мой долг – ее освободить. Поэтому, пока вы будете вести переговоры об освобождении одной из сестер, я сделаю все, чтобы спасти другую, или умру!
Огонь мужества блистал в глазах молодого воина. Вся его фигура имела внушительный вид. Соколиный Глаз, слишком хорошо знавший хитрости индейцев, предвидел все опасности, угрожавшие молодому человеку, но не знал, как бороться с этим внезапным решением.
Может быть, ему и понравилась смелость юноши. Как бы то ни было, вместо того чтобы возражать против намерения Дункана, он внезапно решил помочь осуществлению его плана.
– Ну, – проговорил он с добродушной улыбкой, – если олень хочет идти к воде, его надо направлять, а не плестись у него в хвосте. У Чингачгука хватит красок всяких цветов. Присядьте на бревно, и – клянусь жизнью – он скоро сделает из вас настоящего шута, так что угодит вам.
