Произнеся это богохульство, он встал и посмотрел на часы.
— Десять с половиною, — пробормотал он. — Я не успею сходить домой и потом в лес Армстронга. У меня едва хватит времени, чтоб дойти до дерева, которое не далее как в двух милях отсюда. Я не пойду домой переодеваться; в этом нет надобности. Она не заметит дырочки на моем платье, а если б и заметила, не заподозрит, что это сделано пулей. Надо идти: было бы нехорошо заставить ждать эту милую особу. Счастье ее, если она встретит меня приветливо, но горе ее, если примет нехорошо. То, что случилось со мною, приготовило меня ко всему. Во всяком случае я буду удовлетворен за выказанное мне ею пренебрежение. О, она обязана удовлетворить меня.
Вдруг он спохватился, что не помнит точно условного времени свидания под магнолией и может прийти раньше или опоздать. Он опустил руку в карман, в который положил письмо с фотографией, после того как показывал ее умирающему. Карман был пуст. Он безуспешно перерыл все остальные карманы. Обшарив сумку и патронташ и выворотив еще раз карманы, он пришел к заключению, что потерял и письмо, и карточку. Он решил, что, вероятно, выронил их во время бегства.
Но как быть теперь? Надо ли идти назад и искать потерю? Что же было в этом письме? Ничего, что могло бы скомпрометировать его. В таком случае какая же надобность отыскивать его?
«К черту его вместе с портретом! — решил Ричард. — Пусть оно сгниет там, где упало, в грязи, если не ошибаюсь, где-нибудь под кипарисом. Нужды нет. Для меня важнее быть вовремя под магнолией».
Остановившись на этом решении, он застегнул пальто, небрежно вскинул ружье на плечо и быстрыми шагами пошел на свидание, которое Елена Армстронг назначила Кленси.
Может быть, первый раз в жизни Елена Армстронг шла украдкой. Дочь крупного плантатора-рабовладельца, она привыкла действовать прямо, как подобает аристократке. Но теперь она совершала поступок, требовавший особенной осторожности; она боялась встречи даже с самым смиренным из отцовских невольников.
Закутавшись в манто и опустив капюшон на голову, она шла молча, наклоняясь вперед. Даже самому проницательному негру трудно было бы узнать в ней дочь своего господина полковника Армстронга.
Надо ли говорить, какое намерение влекло молодую девицу через лес в такую позднюю пору? Конечно, это была любовь, любовь скрытая и неодобряемая человеком, имевшим над нею власть. В эту минуту полковник Армстронг был занят делом со своими домашними: белыми и черными.
Ефраим Дарк подал ко взысканию, и полковник получил исполнительный лист. Из негров у него осталось только четыре невольника для обработки полей и полдюжины слуг, привязанность которых к господину делала их почти членами его семейства. Вот и все, чем располагал теперь разоренный плантатор.
Он думал увезти их в Техас, куда сам намеревался переселиться. На другой день был назначен отъезд. Поэтому с вечера он занимался окончательным устройством дел, необходимыми дорожными приготовлениями. Будучи занят, он не имел времени думать о дочерях, которые, впрочем, по его мнению, также должны были готовиться в дорогу. Если б в эту минуту гордому плантатору сказали, что его старшая дочь бродит по лесам, он крайне удивился бы, а если б он узнал, что она пошла на любовное свидание, он, быть может, бросив сборы, воспылал бы яростью, схватил бы пистолет и бросился бы в погоню за дочерью, которая составляла гордость его дома и его сердца, и, может быть, сделался бы виновником трагедии вроде той, которую мы описали выше.
К счастью, он ничего не знал и до такой степени погрузился в свои приготовления, что даже и не замечал отсутствия старшей дочери, тем более, что младшая, бывшая в сговоре с сестрою, находилась тут же и старалась не дать заметить ее отсутствия.
Елена Армстронг продолжала ночную экскурсию, наклоняясь вперед и останавливаясь временами, чтобы бросить беглый взгляд во все стороны.
Около полумили от усадьбы, на границе маисового поля и девственного леса стояла большая магнолия, пощаженная топором дровосека. Под этим деревом Елена назначила свидание, и в дупло этого же дерева ее наперсница Юлия положила письмо с фотографической карточкой.
Остановившись под его большими ветвями, она раскрыла манто и откинула капюшон.
Она не боялась больше ничего, негры не ходили сюда ночью, разве что иногда забредали, охотясь за двуутробкою или енотом.
Она перевела дух и успокоила сильное биение сердца. Затем она поднялась на цыпочки и опустила руку в дупло. Но ничего в нем не нашла.
— Нашел! Взял! — сказала она.
Вскоре при том же тусклом свете можно было разглядеть на лице ее легкое выражение досады, и она прошептала:
— Почему же нет ответа?
И она снова запустила руку в отверстие, и снова не нашла ничего.
— Он мог бы написать мне в нескольких словах, что придет. Он должен бы явиться сюда прежде меня; я уверена, что уже пора.
Это было не более как предположение, она могла ошибиться и обвинять напрасно. Вынув часы, она вышла на лунный свет и поднесла циферблат к глазам. Лицо ее приняло выражение огорчения и досады. Стрелка показывала десять минут сверх срока, назначенного ею в письме.
— Прошло десять минут, а его еще нет здесь, и нет ответа на мое письмо. А между тем он должен уже получить его. Юлия уверяла, что опустила его в известное отверстие. Кто же другой мог взять его? Некому. О, как он жесток. И, если он не приходит, я уйду назад.
И, закутавшись в манто, она набросила на лицо капюшон. Однако она еще колебалась и прислушивалась.
Никакие звуки, никакие шаги не прерывали ночного молчания, исключая треск сверчков и крики птиц.
Она снова посмотрела на часы; прошло еще несколько минут после назначенного для свидания срока. Елена решительно прицепила часы к поясу, досада сменилась гневом. Глаза ее сверкали. Она вышла из-под дерева, но не успела покинуть тени, как остановилась. Послышались твердые, тяжелые шаги по сухим листьям — шаги, очевидно, мужские.
— Наконец-то! — прошептала она весело.
Отчаяние, досада, грусть отлетели в одну минуту, когда она увидела его.
Но она решилась не прощать тотчас, и начала с упреков.
— А, вот и вы! Хорошо. Я удивляюсь, что вы пришли. Пословица говорит: «Лучше поздно, чем никогда». Может быть, это очень хорошо для вас, но я уже довольно пробыла здесь одна, мне уже пора, я должна пожелать вам покойной ночи.
И, проговорив эти слова, она стала оправлять капюшон вокруг головы, решившись покинуть обожаемого, который обошелся с нею так невнимательно.
Он бросился, чтобы удержать ее, и, несмотря на темноту, она увидела, как он протягивает к ней руки, как бы умоляя ее.
