Брат Паскуаль, отставив в сторону тяжелый дорожный посох, накладывал шину на сломанную овечью ногу, когда из пастушьей хижины выбежал сын овчара и поведал ему о случившемся. Подняв выбритый, загоревший до черноты череп, монах задумался над услышанным.
— Какой еще гринго способен освободить пеона? — пробормотал он.
Так он продолжал что-то говорить себе под нос, пока не закончил возиться с шиной, Затем легко поднялся с колен и, вновь взяв огромный посох, который для любого другого, но только не для такого гиганта, как он, служил бы скорее грузом, чем опорой, зычно возвестил:
— Эль-Кид! Эль-Кид вернулся! — и, заткнув развевающиеся полы рясы за грубый веревочный пояс, зашагал в сторону гор.
В этот день, закончив благотворительный обход беднейших кварталов города, который всякий раз страшно утомлял его, епископ обедал не у себя во дворце, а в небольшом заведении, в которое часто заглядывали погонщики мулов. У него уже вошло в привычку заходить в этот маленький ресторанчик, чтобы подкрепиться черной фасолью с ржаным хлебом^ Погонщики мулов недолго испытывали перед епископом благоговейный страх, поскольку быстро распознали в нем доброго человека, истинного покровителя всех страждущих л обездоленных. Затем они и вовсе забыли о его присутствии, так как изнуренное лицо старца с отрешенным взглядом казалось им сошедшим со стен церковных фресок, а не принадлежащим обыкновенному смертному. Таким образом епископу и удалось услышать всю историю. Легкая тень мирской озабоченности промелькнула на его лице. Воздев к небу добрые глаза и чему-то улыбаясь, епископ прошептал:
— Эль-Кид!
Танцовщица Розита, слегка запыхавшаяся после танца, уселась, вызывающе скрестив ноги. Не выпуская изо рта розу, она через силу улыбалась. Юные кабальеро, наблюдавшие за нею издалека, поспешно бросились к танцовщице, но, разглядев за розой и улыбкой опасный огонек в глазах девушки, умерили свой пыл.
Дьявольский этот огонек вспыхнул в глазах красавицы от услышанного ею рассказа, сопровождаемого восторженными восклицаниями: гринго… запоротый пеон… бандитский налет на поместье великого дона Лерраса… благородный дон Эмилиано избит хлыстом… и кто только осмелился на такое?
Розита вскочила на подоконник, спрыгнула вниз, на улицу, и бросилась бежать. Заметивший ее жандарм поначалу решил, что она пьяна, потому что девушка бежала пританцовывая, откинув назад голову. Но когда она приблизилась, он увидел, что она заливается звонким смехом, нараспев выкрикивая:
— Эль-Кид! Эль-Кид!
Матео Рубрис, в сдвинутой на затылок красной шапочке, с закатанными выше локтей рукавами, сидел за большим дубовым столом. Перед ним лежала целая баранья нога. Острым как бритва охотничьим ножом он резал мясо на куски, отправляя их в свою здоровенную пасть и запивая вином из украшенного драгоценными каменьями кубка великолепной работы. Но большую часть баранины Рубрис бросал через плечо собакам, на лету подхватывавшим лакомство. История, которую он только что выслушал, лишила его аппетита. Ее поведал ему высокий юноша с окровавленной повязкой на голове. Из-за пулевого ранения в щеку парень говорил не слишком внятно, при этом в уголках его губ то и дело вздувались и лопались пузырьки кровяной пены. В схватке уцелел лишь он один, двоих его товарищей убили. По его словам, бандитов ждали и устроили засаду — они даже не успели пустить в ход оружие.
— Так-так! — приговаривал Рубрис. — Если бы вы трое двигались бесшумно… Так ведь нет же. Мне понятно, как все произошло. Вы топали, как лошади. Оставалось только заржать, чтобы всем стало ясно, что у вас четыре копыта и вы опасны разве что для мебели. Прочь с моих глаз! Я привык иметь дело с мужчинами, а теперь вокруг меня одни лишь дураки да бестолковые сосунки. Мне осталось только…
В этот момент в сгущающихся вечерних сумерках за стенами горной хижины, в которой располагался штаб Рубриса, раздался дружный крик.
Рев не прекращался, ему вторила ружейная пальба. Рубрис вскочил на ноги и, сурово сдвинув брови, осмотрелся по сторонам. Вдруг повар, помешивавший среди клубов пара и дыма какое-то варево в огромном котле, подпрыгнул на месте, взмахнул гигантским половником и заорал:
— Эль-Кид!
В следующий момент вопящая толпа внесла в комнату Монтану Кида. За ним следовал Хулио Меркадо.
Матео Рубрис издал оглушительный рев и прыгнул вперед. Будучи ниже среднего роста, кривоногий, он походил на бульдога. Схватив Монтану за локти, Рубрис поднял его над головой, немного пронес и водрузил на стол в центре комнаты. Затем, наполнив из огромного кожаного бурдюка кубок, из которого только что пил сам, поднес его Киду.
— Выпьем… Выпьем!.. Выпьем с тобой, дружище! — воскликнул Рубрис, поднося к губам горлышко бурдюка.
— Выпьем! Выпьем! — закричали остальные.
Каждый поспешил налить себе вина во все, что подвернулось под руку, — в оловянную кружку, стакан, чашку. Выкрики не смолкали:
— Выпьем за Эль-Кида! Выпьем!
— А как быть с моим другом? — воскликнул Монтана. — Он тоже пьет с нами? Считаешь ли ты его одним из нас? Представляю тебе Хулио Меркадо, пеона, всю свою жизнь гнувшего спину на знатных и богатых господ, которого чуть не запороли насмерть кнутами. Вот он перед тобой. Примете ли вы его в свои ряды?
Рубрис опустил бурдюк. Немного вина выплеснулось ему на губы, и теперь с подбородка капало. Он отер его тыльной стороной ладони.
— А ну-ка, подайте его сюда! — велел Рубрис.
Хулио Меркадо подтолкнули вперед. Левой рукой Рубрис ухватил пеона за грудки и, глядя ему прямо в глаза, спросил:
— Что будет с тобой, если ты вернешься?
— Меня запорют до смерти, — будучи сильно напуганным, ответил он первое, что пришло на ум, то есть правду.
— Могут ли жандармы стать твоими друзьями? — продолжал допытываться Рубрис.
Меркадо глянул на Монтану и со вздохом ответил:
— Нет, сеньор.
— Скажи, кто я такой?
— Матео Рубрис.
— А что ты знаешь обо мне?
— Что вы сущий дьявол, сеньор.
Ответ Хулио вызвал всеобщий одобрительный смех.
— Отваги ему не занимать, — громко заметил Монтана.
Меркадо повернул к нему позеленевшее от страха лицо и попытался улыбнуться.
— Хочешь быть одним из нас? — набросился на него Рубрис.
— Сеньор, меня к вам привел мой господин.
— Дурак набитый! — взревел Рубрис. — В моей банде нет других господ, кроме меня.
— Тогда я не смогу стать одним из вас, — промолвил Хулио. — Я нашел себе господина и ни за что не изменю ему.
Снова раздался общий крик, но пеон так и не смог разобрать — ярости или одобрения. Подняв голову, он глубоко вздохнул, а Рубрис заорал на него:
