Соколиный Глаз, хотя и рассчитывал на предрассудками индейцев, знал, что умнейшие из вождей не разделяют их, а только относятся к ним терпимо. Знал он и цену времени в подобных случаях. Как бы ни обманывали себя индейцы и как бы их самообман ни помогал его планам, достаточно было малейшего повода для подозрения, чтобы предприятие оказалось роковым. Поэтому он выбрал тропинку, на которой менее всего можно было ожидать преследования, и обогнул поселение, не входя в него. Вдали, при свете костров, видны были еще воины, переходившие от хижины к хижине. Но дети уже бросили свои игры, и ночная тишина понемногу начинала сменять шум и возбуждение хлопотливого и полного событий вечера.
Алиса ожила на свежем воздухе, и так как ей изменили физические силы, а не память, то не потребовалось объяснять все случившееся.
– Дайте я попробую идти сама, – сказала она, краснея от того, что не могла раньше покинуть объятий Дункана. – Право, мне лучше.
– Нет, Алиса, вы еще слишком слабы.
Девушка старалась освободиться, и Хейворд нехотя расстался со своей драгоценной ношей. Человек, скрытый под личиной медведя, конечно, не испытывал восхитительных ощущений влюбленного, несущего свою любимую на руках; может быть, ему было незнакомо и чувство невинного стыда, охватившего дрожавшую Алису. Когда они очутились на приличном расстоянии от хижины, разведчик остановился и заговорил о предмете, который знал в совершенстве.
– Эта дорога приведет нас к ручью, – сказал он. – Идите по левому берегу, пока не доберетесь до водопада. Поднимитесь на холм справо, и вы увидите огни другого племени. Ступайте туда и просите защиты. Если это настоящие делавары, то вы будете в безопасности. Бежать далеко с девушкой невозможно – гуроны догонят нас и завладеют нашими скальпами, прежде чем мы пройдем десяток миль. Ступайте! Да хранит вас бог!
– А вы? – с удивлением спросил Хейворд. – Ведь мы же не расстаемся с вами?
– Гуроны держат в плену гордость делаваров: последний отпрыск могикан в их власти. Я пойду разведаю, что можно сделать для его спасения. Если б они сняли ваш скальп, майор, за каждый его волосок пало бы по плуту, как я обещал вам, но если к столбу поведут молодого сагамора, то индейцы увидят также, как может умирать белый друг могикан.
Дункан, нисколько не обиженный тем, что житель лесов оказывал предпочтение Ункасу, стал убеждать его отказаться от такого отчаянного предприятия. Ему помогала Алиса: она присоединила свою просьбу к просьбам Хейворда, умоляя разведчика отказаться от намерения, сулившего столько опасностей и так мало надежды на успех. Все их красноречие было напрасно. Разведчик слушал их нетерпеливо и закончил разговор. Тотчас же заставив замолчать Алису и доказав Хейворду, что все дольнейшие возражения бесполезны, он заявил:
– Я слыхал, что в молодости бывает чувство, привязывающее мужчину к женщине больше, чем отца к сыну. Может быть. Вот вы рисковали жизнью и всем, что дорого вам, лишь бы освободить милую девушку, и я думаю, что подобное же чувство лежит в основе вашего поступка. Что касается меня, то я учил юношу обращаться с ружьем, и он щедро заплатил мне за это. Я сражался рядом с ним во многих кровавых схватках, и пока слышал треск его ружья с одной стороны и треск ружья сагамора с другой, я знал, что позади меня нет врага. Зимой и летом, ночью и днем бродили мы вместе по пустыне, ели из одной посуды. Один из нас спал, пока караулил другой. И чтобы Ункаса повели на муки, когда я рядом!.. Да раньше чем юноша погибнет из-за отсутствия друга, верность исчезнет на земле и «оленебой» станет безвредным, как свистулька певца…
Дункан выпустил руку разведчика. Тот повернулся и пошел твердыми шагами назад, к хижинам гуронов. Хейворд и Алиса, одновременно печальные и счастливые, некоторое время смотрели ему вслед, потом пошли к отдаленному селению делаваров.
Основа. Дайте и мне сыграть Льва.
Шекспир. «Сон в летнюю ночь»
Несмотря на неколебимую решимость выполнить свое намерение, Соколиный Глаз отлично понимал, какие предстоят ему затруднения и опасности. По возвращении в лагерь он напряг все силы своего острого ума, чтобы придумать, как обмануть бдительность и подозрительность врагов. Магуа и колдун, конечно, стали бы первыми жертвами, которые Соколиный Глаз принес бы ради своей личной безопасности, если б он не считал подобного поступка совершенно недостойным белого человека. Поэтому он отправился прямо к центру стана, надеясь на прочность веревок, которыми он связал индейца и колдуна.
Шаги его становились все осторожнее, по мере того как он подходил к жилищам, и от его бдительного взора не ускользал ни один признак враждебных или дружеских намерений индейцев. Впереди других стояла маленькая хижина; казалось, она была брошена наполовину готовой, не приспособленной для жизни в ней. Однако сквозь щели проникал слабый свет, показывая, что хижина, хотя и недостроенная, обитаема. Разведчик направился туда, как осторожный генерал, который знакомится с авангардом вражеской армии, прежде чем произвести атаку.
Соколиный Глаз принял свойственное медведю положение – встал на четвереньки – и пошел к небольшому отверстию, сквозь которое можно было видеть внутренность хижины. Она оказалась жилищем Давида Гамута. Здесь псалмопевец уединился со всеми печалями и страхами.
Как ни слепа была вера Давида в чудеса, совершавшиеся в древности, он отрицал возможность прямого вмешательства сверхъестественной силы в современный мир. Он безусловно верил в то, что ослица Валаама могла заговорить, но относился несколько скептически к возможности услышать пение медведя, а между тем он убедился в этом, к великому своему удивлению. Бросив взгляд на певца, Соколиный Глаз сразу увидел, что в уме у него царит полное смятение. Давид сидел в печальном раздумье на куче хвороста, из которой брал иногда несколько ветвей, чтобы поддержать скудный огонь. Одет был поклонник музыки все так же, только в дополнение к своему наряду он прикрыл еще лысую голову треугольной шляпой, оказавшейся недостаточно привлекательной, чтобы возбудить алчность в ком-либо из похитителей.
Сметливый Соколиный Глаз вспомнил, как быстро покинул Давид свой пост у ложа больной, и догадался, о чем размышляет теперь певец. Он обошел вокруг хижины, убедился, что она стоит совершенно отдельно от других, и решился войти в низкую дверь. Он очутился прямо перед Гамутом. Их разделял костер. Соколиный Глаз сел, и в продолжение целой минуты оба молча смотрели друг на друга. Внезапное появление зверя потрясло Давида. Он поискал в кармане камертон и встал со смутным намерением пустить в дело музыкальное заклинание.
