На следующее утро мне пришлось наняться на объездку диких мустангов по пятьдесят центов за штуку. Пару раз я грохнулся с них, но все-таки объездил. Когда нечего жрать, надо объезжать. Просто, как жизнь.
А как-то я заболел, и папа ночь за ночью сидел у моей постели. Сколько мне тогда было? Одиннадцать или двенадцать? Да, наверное. Мысль о здоровье пришла мне в голову только один раз, когда я увидел папу без рубашки в ванной — две пулевые раны на левой стороне!
Кажется, я тогда что-то заметил по этому поводу, а он вроде как отмахнулся и сменил тему. Но я не отставал, и он, чтобы скорее покончить с этим, сказал: «Было дело, в меня стреляли. Сейчас это уже не важно».
Лежа уже почти в тепле, я попытался сложить все вместе, но… ничего не выходило, и тогда в голове начали роиться новые вопросы. Кем, собственно, был папа? Почему он не мог вернуться? А если мог, то куда и зачем?..
К тому времени я согрелся настолько, что даже не поленился встать и выглянуть наружу. Снег валил по-прежнему, ветер не стихал тоже. Да, им придется несладко там в моей хижине, это уж точно. Когда застреваешь в горах во время снегопада, в любой момент жди беды. Кому-кому, а мне это известно совсем не по рассказам. Возле входа в пещеру валялось упавшее дерево, но моя попытка втащить его внутрь оказалась напрасной — дерево намертво примерзло к земле. Пришлось отломить ветку побольше, причем раздался хлопок, будто выстрел из ружья.
Кроме того, я натаскал в пещеру кусков коры и разных обломков, за которыми не пришлось далеко ходить. В такую погоду лишних дров не бывает.
Эта ночь тянулась долго, очень долго. Каждые несколько минут мне приходилось вставать, чтобы подкормить костер, а в холодную ветреную ночь аппетит у него всегда будь здоров. Слава Богу, дров у меня хватало…
Когда наконец настал рассвет, я проснулся задубевшим от холода, а от костра осталась только кучка серой золы. Но теперь оживить его не составило большого труда.
Слегка отогревшись у яркого огня, я подошел к выходу — что там происходит снаружи? Все стало белым-бело, и наши следы занесло. Ветер стих, но заметно похолодало. Лютый холод! Градусов тридцать, а то и больше, и, похоже, не на один день. Если они все-таки решатся меня искать, то наверняка найдут: мне надо поддерживать здесь огонь, чтобы не превратиться в сосульку, значит, они быстро учуят дым от костра…
Несмотря на дрожь, я долго оглядывался вокруг и думал, думал, что делать дальше. Где-то ниже должна быть индейская деревушка, туда наверняка и ведет тропа. Но индейская тропа в горах обычно проходит через очень и очень опасные места. На ней можно ждать чего угодно. И все-таки мысль о том, что ни еды, ни дров нам надолго не хватит, заставила меня решиться — надо рискнуть!
Вернувшись в пещеру, я подбросил в огонь еще пару веток потолще и начал седлать своего четвероногого друга. Он не выказал никакого неудовольствия. Похоже, эта темная, мрачная дыра в горе нравилась ему не больше, чем мне. Примерно через час мы вышли на свет Божий и на свою тропу. Куда бы она нас ни привела…
Сначала мы ехали шагом, затем чуть-чуть рысью — пусть конь немного согреется, потом я слез и пошел рядом — мне тоже не мешало размяться и разогнать кровь. В кармане у меня лежали папины золотые часы: пройдем часа четыре, а там посмотрим. Одновременно буду высматривать новое укрытие, так как совсем неизвестно, насколько хватит сил у моего жеребца… или у меня самого.
Вот мы нырнули в заросли — сломанные, изуродованные бурей деревья. Снег доходил до колена, а в некоторых местах в каньонах рядом с тропой его намело глубиной футов до двадцати пяти, а то и тридцати. Но сама тропа вела вниз, кружа между деревьями, огибая огромные скатившиеся с хребта валуны.
Спустя четыре часа мы, собственно говоря, еще никуда не пришли. Ни следов человека, ни следов зверей. Ничего, а мои ноги снова превратились в ледяные колодки.
Тропа опять загнула куда-то вверх и пошла по гигантской наклонной скале, покрытой толстым настом. С нее по меньшей мере мили на три вокруг открывалось совершенно пустынное безлюдное пространство без каких-либо признаков жизни.
Только одинокий ветер угрожающе и таинственно завывал среди скал и ближайших горных вершин. Из-за давящего безмолвия даже конь мой чувствовал какое-то беспокойство, поэтому я обрадовался, когда увидел далеко внизу долину, хотя не без страха долго глядел на крутоватый склон, по которому придется спускаться первые футов шестьдесят или что-то около того. Серый настойчиво потянул за повод, а когда я отпустил его, без колебаний направился вниз по склону.
Мы опять оказались в густых темных зарослях, посреди полного безмолвия. И снова никаких следов, абсолютно никаких. Животные, если они тут и были, будто впали в зимнюю спячку, как сурки и медведи, хотя о последних такого со стопроцентной уверенностью, конечно, не скажешь — от голода даже в самый разгар зимы медведь может проснуться и отправиться за добычей. Запросто. В любой мороз.
Ближе к вечеру мы наткнулись на утес, за которым укрылись от ветра. Там же валялся здоровенный плоский кусок скалы: я поставил его стоймя, получился отражатель для костра, завел жеребца поближе к стене и развел огонь.
Сушняка тут валялось сколько угодно, как и положено высоко в горах, где мороз и ветер вытворяют с деревьями Бог знает что… Ночь мы кое-как пережили, равно как и лютый холод, а с рассветом уже снова шагали по тропе. Часа через два деревья вдруг неожиданно расступились, и прямо перед нами открылась узенькая тропинка, покрытая снегом, под которым, скорее всего, намерз лед. Но там внизу, в долине, к небу поднималась тонкая струйка дыма. Значит, там — люди, значит, там тепло и даже еда! Значит, у нас нет иного выбора, кроме как добираться туда по этой чертовой тропинке, даже если ее всю покрыл лед!
Что там, под нетронутым снегом, известно только Господу Богу, нам же предстояло пройти по тропе, когда одно стремя будет висеть над пустотой ярдов, может, в семьсот или восемьсот… если не в целую милю.
Ну, скажу я вам, мне пришлось туговато. Один раз даже струйка холодного пота предательски потекла по спине. Серый же держался совсем иначе: он потряс головой, недовольно фыркнул, поставил уши торчком и без колебаний двинулся дальше.
— Эй, парень, — сказал я ему, — если ты поскользнешься, то…
Мой правый сапог чиркал по стене утеса, левый висел над пропастью. Мы же приближались к повороту, за которым нас ждала только неизвестность. Я знал лишь одно — надо идти вперед. Серому здесь не развернуться, это уж точно, и в случае чего мне пришлось бы соскакивать с него через круп, чего мне, сами понимаете, делать совсем не хотелось.
