– Лживые птицы открыли свои клювы, – возразил Ункас самыми мягкими нотами своего музыкального голоса, – и Таменунд услышал их песни.
Мудрец вздрогнул и склонил голову набок, как будто стараясь уловить замирающие звуки далекой мелодии.
– Не спит ли Таменунд? – воскликнул он. – Что за голос раздается в его ушах? Неужели зимы отодвинулись назад? Неужели к детям ленапов снова возвращается лето?
За потоком несвязных слов, вырвавшихся из уст Таменунда, последовало торжественное, почтительное безмолвие. Его народ легко принял эти непонятные слова за одну из тех таинственных бесед, которые старец, как полагали присутствующие, вел с Великим Духом, и все в страхе ожидали откровений. После долгой, терпеливой паузы один из его старых товарищей заметил, что мудрец забыл о занимавшем всех вопросе, и решился напомнить ему о стоявшем перед ним пленнике.
– Лживый делавар дрожит, опасаясь услышать слова Таменунда, – сказал он. – Эта собака воет, когда ингизы указывают ему след.
– А вы, – сказал Ункас, оглядываясь кругом, – собаки, которые визжат от радости, когда какой-нибудь француз бросает вам объедки своего оленя.
Ножей двадцать сверкнуло в воздухе, и столько же воинов вскочили на ноги при этом язвительном и, может быть, заслуженном ответе; но жест одного из вождей остановил взрыв их негодования. В это время Таменунд сделал знак, что вновь собирается говорить.
– Делавар, – сказал он, – ты мало достоин своего имени. Мой народ не видит яркого солнца в продолжение многих зим; а воин, покидающий свое племя, когда тучи нависли над ним, – изменник вдвойне. Закон Маниту справедлив. Так должно быть. Пока текут реки и стоят горы, пока цветы на деревьях появляются и исчезают, так должно быть… Он ваш, дети мои! Поступите с ним по закону.
Никто не шевельнулся, все затаили дыхание и молчали, пока последнее слово приговора не вылетело из уст Таменунда. Тогда раздался громкий крик, объединивший всех присутствующих в одном чувстве мести, страшный крик, возвещавший об их жестоких намерениях. Среди этих продолжительных диких криков один из вождей объявил громким голосом, что пленник присуждается к пытке огнем.
Круг распался, и восторженные восклицания слились с шумом и суматохой приготовлений к пытке. Хейворд бешено вырывался из рук державших его людей. Соколиный Глаз оглядывался вокруг с нескрываемой тревогой в глазах, а Кора снова бросилась к ногам патриарха, моля его о милосердии.
Однако Ункас сохранял ясное спокойствие в эти ужасные минуты. Равнодушным взглядом смотрел он на приготовления и, когда к нему подошли мучители, встретил их твердым, непоколебимым взглядом. Один из них, разъяренный больше других, схватил молодого воина за ворот рубашки и разорвал ее. Затем с воплем дикой ярости подскочил к своей жертве. Но внезапно он остановился, словно какая-то сверхъестественная сила вмешалась, чтобы спасти Ункаса. Глаза делавара, казалось, выкатились из орбит, рот открылся, и вся фигура как будто окаменела от изумления. Медленным движением он поднял руку и показал пальцем на грудь пленника. Товарищи его столпились вокруг и уставились на прекрасное, вытатуированное голубой краской изображение маленькой черепахи на груди пленника.
Одно мгновение Ункас наслаждался своим триумфом, глядя со спокойной улыбкой на эту сцену. Затем он отстранил толпу гордым, высокомерным движением руки, вышел на середину с царственным видом и возвысил голос, перекрывший шепот изумления, пробегавший в толпе.
– Люди ленни-ленапов! – сказал он. – Мой род поддерживает Вселенную! Ваше слабое племя стоит на моей броне! Разве огонь, зажженный делаваром, может сжечь сына моих отцов? – прибавил он, гордо указывая на простой знак у себя на груди. – Кровь, происходящая от такой породы, потушила бы ваше пламя. Мой род – родоначальник всех племен!
– Кто ты? – спросил Таменунд, вставая на ноги скорее от поразивших его звуков этого голоса, чем от слов пленника.
– Ункас, сын Чингачгука, – скромно ответил пленник, отворачиваясь от толпы и склоняя голову из уважения к личности и годам старика, – один из сыновей Унамис – Великой Черепахи.
– Последний час Таменунда близок! – воскликнул мудрец. – День наконец близится к ночи! Благодарю Маниту за то, что здесь есть тот, кто заменит меня у костра совета! Ункас, внук Ункаса, наконец найден! Дайте глазам умирающего орла взглянуть на восходящее солнце!
Юноша легко, но с гордым видом взбежал на возвышение, откуда был виден всей волнующейся, изумленной толпе. Таменунд не мог насмотреться на него, видимо, вспоминая былые дни счастья.
– Не стал ли я юношей? – наконец проговорил пораженный старец. – Неужели я видел во сне все эти зимы? Видел народ мой, рассеянный, как песок, гонимый ветром, видел ингизов, более многочисленных, чем листья на деревьях? Ныне стрела моя не испугала бы лани; рука моя высохла, как ветвь мертвого дуба; улитка перегнала бы меня в беге, а между тем передо мной стоит юный Ункас, такой же, как в былые дни, когда мы вместе сражались с бледнолицыми! Ункас, барс своего племени, старший сын ленапов, мудрейший сагамор могикан! Скажите мне, делавары, неужели Таменунд проспал сто зим?
Глубокое молчание, последовавшее за этими словами, достаточно ясно выражало благоговейный трепет, с которым народ принял слова патриарха. Никто не смел отвечать – все ожидали затаив дыхание, что произойдет дальше. Ункас, все время смотревший в лицо старика с любовью и глубоким почтением, решился заговорить.
– Четыре воина из рода Ункаса жили и умерли, с тех пор как друг Таменунда водил свой народ на войну, – сказал он. – Кровь Черепахи текла в жилах многих вождей, но все они вернулись в землю, из которой пришли, кроме Чингачгука и его сына.
– Это правда… Это правда… – заметил старец; луч воспоминаний рассеял его забытье. – Но мудрецы часто говорили, что два воина древнего рода живут еще в горах ингизов. Почему же так долго пустовали их места у костра совета делаваров?
При этих словах молодой человек поднял голову, все время склоненную в знак уважения к Таменунду; возвысив голос так, чтобы его слышала вся толпа, и как будто желая раз и навсегда объяснить образ действия своего рода, он заговорил:
– Некогда мы спали там, где можно слышать гневный ропот Соленого Озера. Тогда мы были правителями и сагаморами всей страны. Но когда у каждого ручья стали попадаться бледнолицые, мы пошли вслед за оленями, назад, к нашей родной реке. Делаваров не стало. Лишь немногие воины остались пить воду любимой реки. Тогда предки мои сказали: «Здесь мы будем охотиться. Воды этой реки бегут в Соленое Озеро. Если мы пойдем в сторону заходящего солнца, то найдем потоки, которые бегут в великие озера сладкой воды; могиканин умрет там, как умирают морские рыбы в прозрачных источниках. Когда Маниту будет готов, то скажет: „Идите“, – и мы пойдем по реке к морю и вернем себе свое». Вот, делавары, во что верят дети Черепахи! Наши глаза устремлены к восходящему солнцу, а не к заходящему. Мы знаем, откуда оно приходит, но не знаем, куда уходит. Я все сказал!
