Понсон дю Террайль
Грешница
(Полные похождения Рокамболя-4)
В десять часов вечера г-жа Шармэ возвратилась уже домой.
— Господи, — шептала она, — прости меня и дай силы довести до конца начатое… я должна его спасти!..
Вскоре после ее прихода раздался в прихожей звонок, затем явился в будуар маленький грум г-жи Сент-Альфонс и подал Баккара письмо; она с нетерпеливою поспешностью открыла его и прочла:
«Милая моя!
Вооружайся!.. Граф приехал; он влюблен в тебя до безумия.
Из тщеславия он держал в клубе какое-то пари, и, предупреждаю тебя, сегодня вечером он явится к тебе каким-нибудь странным образом. В его присутствии я высказалась о тебе, как о женщине в высшей степени романтической и способной на все для человека, который, для того чтобы ей понравиться, не пощадит никаких средств.
Сент-Альфонс».
Письмо это, возвратившее Баккара всю энергию, было немедленно сожжено.
— Хорошо, — сказала она груму, — можете идти. Затем она позвонила горничной и велела помочь ей раздеться. Завернув волосы в фуляровый платок, надев ночной капот и атласные туфли с красными каблуками, она отправилась в нижний этаж своего дома, в кабинет барона д’О, выходивший в сад. Она предполагала, что молодой иностранец явится к ней через сад, с помощью лестницы, приставленной к наружной стене, поэтому она и сошла в нижний этаж, чтобы освещенным окном привлечь внимание этого искателя приключений.
Действительно, спустя четверть часа в саду послышался шум и затем легкий стук в окно.
Это был, конечно, иностранец — молодой повеса.
Баккара взглянула в окно и совершенно хладнокровно проговорила:
— Войдите, граф, не стесняйтесь. Если вы решились перелезть через забор, то, должно быть, с тем, чтобы пробраться и в окно.
Граф растерялся, но так как в голосе Баккара не слышалось ни гнева, ни насмешки, то он решился спрыгнуть в кабинет.
Она заперла окно, задернула занавески и, указав незнакомцу на стул, сама грациозно уселась на диване.
— Граф, — проговорила она, — я знаю о цели вашего рискованного посещения…
— Сударыня, я…
— Пожалуйста, не удивляйтесь, а лучше выслушайте меня. Вам двадцать лет, не правда ли?
— Да, — отвечал граф, улыбаясь.
— Мне, — продолжала Баккара, — двадцать семь; я прочла уже книгу жизни; вы только начинаете ее читать. Это преимущество дает мне право говорить с вами как с учеником; вы согласны с этим?
Граф поклонился.
— Так слушайте меня. Вам указали на меня как на женщину, ни во что не верующую, ничего не любящую и от которой погибают несметные богатства. На это вы отвечали: мне двадцать лет, я богат — и эта женщина должна меня полюбить!.. Не правда ли?
— Правда, — отвечал граф.
— Вы ошиблись, — решительно произнесла Баккара. — Я не могу вас любить и не хочу разорять.
— Простите, меня, — прошептал граф после короткого молчания, — но я вас люблю!..
— Дитя, — произнесла она с горькой улыбкой, — взгляните на меня хорошенько: я бедная женщина, разбитая жизненными невзгодами, состарившаяся от разрушительного действия необузданных страстей, женщина, играющая роль выше своих сил, которая просит вас как благородного дворянина сжалиться над ней…
Глаза Баккара оросились слезами.
— Вы правы, — сказал глубоко тронутый граф, — я действительно ребенок, который по своей глупости, быть может, огорчил вас.
— Граф, — прервала его Баккара, — можете вы мне поклясться честью дворянина в том, что все, что будет сказано здесь сегодня ночью, останется между нами тайною до гроба?
— Клянусь, — спокойно отвечал граф.
— Наружность ваша говорит в вашу пользу: я вижу вас в первый раз, но что-то мне говорит, что вы благородный, прямой человек и что сделаетесь моим другом.
— Располагайте мной, приказывайте… для вас я готов на все…
— Посмотрим, — сказала Баккара, — потому что я потребую от вас, быть может, слишком большой жертвы…
— Жизнь моя принадлежит вам!..
— О нет! Я попрошу у вас гораздо меньшего… Друзья ваши и вы, граф, жестоко ошиблись, предполагая, что я могу любить вас или даже позволить вам любить себя. Я ничего не могу для вас сделать, — почему — это моя тайна.
Граф побледнел, и на лице его отразилось сильное недоумение. Баккара заметила это.
— Послушайте, — сказала она, — хотите ли вы действительно быть моим другом?
— Неужели вы сомневаетесь в этом?
— И будете мне во всем повиноваться?
— Что только прикажете.
— В таком случае я решусь на то, что в глазах света и ваших товарищей я буду вашей любовницей, и вы будете здесь как у себя дома.
— Я вас не понимаю, — сказал граф.
— Это, конечно, удивляет вас, что женщина хочет быть скомпрометирована, оставаясь в душе и на деле добродетельною, между тем как все женщины делают это наоборот. Но объяснить эту странность я вам не могу, ибо это моя сокровенная тайна, которую впоследствии я вам, быть может, и открою.
— Я слепо буду повиноваться вам, потому что в вашем кротком взгляде, в вашем взволнованном голосе я угадал страшное горе. Душой я еще действительно ребенок в сравнении с вами, но сумею преобразиться в человека с сильною душою, если это нужно будет для оправдания вашего ко мне доверия и доказательств вам искренней дружбы. Впрочем, кто может знать, — проговорил он трепетным голосом, — быть может, когда-нибудь…
— Бедное дитя, — прервала его Баккара, грустно покачивая головой, — если я сохранила еще наружную оболочку молодости и обманчивую внешность жизни, полной аромата, то — увы! — сердце мое уже очерствело, душа истомилась — и я неспособна более любить. Будьте моим другом и не просите у меня ничего более.
Молодой граф встал перед нею на колени, молча взял руку и поцеловал ее. Баккара в это время наклонилась и с материнским чувством поцеловала его в лоб.
— Теперь, — проговорил граф, вставая, — считайте меня своим верным рабом, который по одному вашему знаку пойдет в огонь и в воду.
— Благодарю, — прошептала она, — я чувствую, что вы меня угадали. Подождите меня здесь одну минуту, — прибавила она, удаляясь.
Она пошла в свой будуар и через несколько времени вернулась, держа в руках бумагу.
— Потрудитесь принять этот вексель в сто тысяч франков на имя моего банкира, — обратилась Баккара к графу.
— Зачем? — спросил он, отступая на несколько шагов назад.
— Вы ведь должны будете присылать мне подарки, так как в глазах света я буду…
— Вы смеетесь надо мной.
— Нисколько. Примите только этот вексель.
— А потом?
— Завтра вы пришлете мне подарок… ну, хоть пару лошадей, браслет, ожерелье, которое я вечером надену.
