Джеймс Л. Нельсон
Братья Побережья 1
Сторожеой корабль
Лизе, моей любимой жене
Торжества в честь основания колонии в Уильямсбурге.
Пятое апреля, Год от Рождества Христова 1701.
Пятого апреля 1701 года от Рождества Христова в столице колонии Вирджинии, городе Уильямсбурге проходил большой праздник
В то время колония Вирджиния была диким местом, изобилующим большими реками, ручьями, островами и огромными лесными массивами, в которые никогда не ступала нога белого человека. Выдры и бобры водились здесь в огромных количествах. В воде было столько рыбы, что человек мог бы наполнить каноэ за полдня. Правда, в этих местах и люди могли пропасть навсегда, и со многими это так и случалось, вопреки их желаниям.
В районах земель приливных вод было совсем немного сколько-нибудь примечательных городов. Путешествие по Вирджинии и Мэриленду облегчалось благодаря большому Чесапикскому заливу и рекам, впадавшим в него. Вместо того, чтобы преодолевать ветхие труднопроходимые дороги, население там использовало реки в качестве нужных им магистралей, и им не было особой необходимости селиться в большие поселения.
.
Здесь появились отдаленные плантации, где топором и факелами искореняли густой лес, чтобы освободить место для табака, которого сажали все больше и больше, из-за этой востребованной сельскохозяйственной культуры.
И когда они все-таки собрались на ежегодный праздник Народного Собрания в столице Уильямсбурге, после своего долгого и проведенного в трудах, одиночества, получилось по-настоящему шумное и веселое гулянье. Улицы были переполнены людьми. Мужчины и женщины, свободные люди, наемные слуги и рабы толпами переходили от одного кутежа к другому. Красивые кареты с соответствующими командами и лакеями в прекрасных ливреях ежеминутно проскакивали по грунтовой улице Герцога Глочестера.
Когда теплый день уступил место вечерней прохладе, в переполненных тавернах, публичных домах, трактирах и обычных заведениях воцарился дух хорошего настроения. В тот день все мужчины, джентльмены и простолюдины, чувствовали приятелями, и плантаторы, торговцы, фермеры, чернорабочие, механики, матросы, воры и попрошайки вместе веселились на улицах.
.
Томас Марлоу стоял в стороне от большого бального зала в доме губернатора, наблюдая за блестящими шелками и бархатом, длинными белыми париками джентльменов и огромными копнами волос на головах дам, когда они двигались по танцевальному месту в своих изысканных костюмах, виртуозно выделывая менуэты.
Он чувствовал, как пот стекает по его лицу под собственным париком. Тяжесть его красного шелкового сюртука с золотым шитьем и облегающего жилета казалась с каждым мгновением все мучительнее. Обувь жгла ноги.
Воздух снаружи был прохладным, сладким и приятным, но внутри зала, с его большими люстрами и сотнями горящих свечей, и толпой людей, кружащихся и приседающих в танцах, атмосфера была тяжелой и почти невыносимой.
Из ближайшего открытого окна Марлоу уловил долгожданный глоток воздуха, а вместе с ним донеслись приглушенные звуки стрельбы, пения, криков и смеха. Простые люди перенесли свои празднования на общественную площадь, ведя себя по-деревенски. Это было совсем другое празднование, чем в высшей степени цивилизованное мероприятие губернатора, и, как представлял себе Марлоу, значительно более веселое.
Но, несмотря на свой дискомфорт, ему удавалось сносно делать вид, что он получает удовольствие. Там не было никого, кроме Фрэнсиса Бикерстаффа, стоявшего рядом с ним, кто мог бы догадаться, насколько он несчастен.
— Я совершенно не понимаю, Марлоу, почему мы должны подвергать себя таким мучениям, — сказал Бикерстафф. – Я чувствую себя так, как будто нахожусь в одним из кругов ада. Я думаю, что в следующей жизни мы увидим достаточно таких вакханалий, чтобы отказаться от них сейчас.
Бикерстафф был одет проще всех в этой толпе. Это не значило, что его одежда была бедной, отнюдь. На нем был синий шелковый камзол, украшенный лишь небольшим количеством вышивки, и тоже синего цвета, простой белый жилет и бриджи, все из тончайшего шелка, без украшений, простого покроя, утонченные и высочайшего качества.
— Послушай, Бикерстафф, — сказал Марлоу, — вряд ли мы смогли бы отклонить приглашение на губернаторский бал. В обществе Вирджинии не продвинешься, если будешь сидеть дома и игнорировать подобные мероприятия.
— Почему ты так одержим стремлением подняться в обществе Вирджинии, для меня это еще одна загадка.
— Есть многое на свете, Фрэнсис Бикерстафф, что и не снилось нашим мудрецам, — Марлоу повернулся к своему другу и улыбнулся. — Разве не так сказал твой Уильям Шекспир?
Бикерстафф фыркнул: — Что-то в этом роде, хотя вряд ли он «мой», этот Уильям Шекспир.
Марлоу был моложе Бикерстаффа лет на десять, по крайней мере, так он предполагал, но это было только предположение. Бикерстафф не стал раскрывать своего возраста, а Марлоу наверняка не знал своего собственного наверняка, но он предположил, что Бикерстаффу было лет около сорока пяти. У него было худощавое телосложение и вечно суровое выражение лица серьезного педагога, которым он действительно когда-то был. Он был образованным человеком, сведущим в латыни и греческом, математике, естественных науках и во всех тех предметах, которые подобает знать джентльмену.
Марлоу открыл было рот, чтобы ответить, когда его взгляд уловил движения в толпе: танцоры расступались с точностью солдат на плацу. Он повернулся и на мгновение смог ясно разглядеть дальний конец комнаты.
И там он увидел ее, впервые за долгое время ночь.
Ее волосы были цвета свежей соломы и уложены в великолепную прическу, удерживаемую золотым гребнем, который, в свою очередь, был украшен драгоценными камнями, которые переливались в свете люстр.
Ее кожа была белой, совершенной и гладкой от лба до верхушек прелестных круглых грудей, приподнятых корсажем. Ее талия была идеально сужена до такой степени, что шелковые юбки из-под кринолина сильно расходились по бокам. Она была красива, и, хотя Марлоу не делал никаких попыток сблизиться к ней, считая это неприличным, учитывая ее обстоятельства, и в действительности разговаривал с ней всего несколько раз за то время пока он был в Вирджигии, в мыслях он был ее рабом.
Ее звали Элизабет. Элизабет Тинлинг. Ей было двадцать три года, и она уже овдовела. Ее покойный муж, Джозеф, был одним из самых богатых плантаторов в проливе. Он умер два года назад от сердечной недостаточности, по крайней мере, так считалось. О его кончине было не много разговоров.
Марлоу купил плантацию Тинлингов у Элизабет вскоре после прибытия в колонию. Тот день, когда они заключили сделку, и, возможно, полдюжины других случайных встреч — вот и все, что у него было с ней.
С того момента, как он впервые увидел ее, он хотел большего, но тогда, при всем своем богатстве,
