Не знал прохвост, что и его приметили.
Болела душа у товарищей за Васо, и они не то чтобы ослушались своего командира, но задержались, беспокоясь, на опушке леса. И оказывается, очень кстати.
— Клянусь, это княжеская ищейка! — воскликнул Авто, заметив, что какой-то человек крадучись заспешил на другую сторону аула. С какой стати ему прятаться? Явно за домом Хубаевых наблюдал.
Абреки двинулись к аулу.
2— И где этого шалуна носит? — вытирая слезы радости и торопливо накрывая стол, ворчала счастливая и встревоженная одновременно Мела.
Не было сына — душа болела: жив ли, здоров ли? Теперь живой, здоровый перед ней сидит, а на душе опять боль: хоть бы скорей ушел, чтобы не успели узнать, что дома он, злые люди.
— Словно трещину какую нашел да провалился, окаянный! Может, мне самой, сынок, за отцом-то сходить?
А через минуту снова залилась слезами, пряча лицо у сына на груди:
— И зачем тебе нужен был этот проклятый Амилахвари? Зачем ты его трогал? Теперь и в дом родной прийти нельзя. Ой, горюшко мое!
— Время такое, мать, время. Хватит им пить нашу кровь! Бороться буду. До конца!
— За что бороться, родной? Что нам брать борьбой?
— А все, гыцци, все! Чтоб вся земля наша была, а не этот клочок, который овечьей шкурой закрыть можно!
— Так уж бог наградил нас, сынок. Такая наша судьба.
— Бог, говоришь? Судьба? Почему же, если он такой милосердный и справедливый, не видит наших страданий?
— Грех так говорить и думать, сынок! Грех! — Мела встревоженно повернулась к божнице, что поблескивала иконами в углу сакли, и торопливо перекрестилась: — Прости, всемилостивый, ошибку его и слова эти. Сам не ведает, что говорит. Прости!
— В том-то и беда, мать, что ведаю, ведаю! Раньше как в шорах ходил, а теперь ведаю.
Васо сказал эти слова спокойно и твердо, нисколько не боясь мести всевышнего, которому всю жизнь промолилась мать, и она вдруг почувствовала, поняла, что сын вырос, безвозвратно выпорхнул из-под ее крыла. Вон как широки плечи, крута грудь, как упрямо сдвинуты к переносью густые брови.
Радовало мать, что сын возмужал, но страх за его жизнь переполнял ее сердце. Видя, что его теперь уже не вернуть с избранной дороги, она сказала:
— Молю тебя, Васо, без надобности не убивай и мышонка. Грех это великий — посягать на жизнь!
— Что же, гыцци, князья-то да жандармы царские всю жизнь грешат, а все толще становятся? А уж их ли жизнь не грешна?!
В дверях сакли показался Ахсар. Увидев брата, он чуть не выронил из рук кувшин. Едва освободившись от него, с радостным криком кинулся к Васо и повис на крепкой шее, что-то бормоча.
Васо обнял худенькое тельце.
Потом осторожно разжал цепкие руки Ахсара, отодвинул его от себя и деланно придирчиво стал оглядывать:
— Ну-ка, покажись, покажись, какой ты богатырь вырос! У-у, скоро на охоту будешь ходить!
— Я и сейчас бы пошел! — не умея сдержать счастливую улыбку, сказал Ахсар. — Вот только ружья у меня нет. — Рука мальчишки так и тянулась погладить блестящие головки торчащих из ленты патронташа, как газыри, патронов.
— А лук? — усмехнулся Васо.
Ахсар даже не спросил, откуда брат знает об его луке. Он с готовностью кинулся к полатям, нырнул под них и вернулся с луком и пучком ореховых стрел, одну из которых строгал перед тем, как мать отправила его за водой.
— Отличный лук, Ахсар! Я в твои годы не умел делать такого, — польстил он мальчишке, и тот расцвел от удовольствия:
— Знаешь, как далеко стрела летит? Аж за овраг. Хочешь посмотреть?
— Верю, верю, Ахсар, — погладил Васо братишку по вихрастой голове.
— Хочешь, Васо, я сбегаю за отцом?
— Не надо, дорогой. Не надо, я сам должен побывать на нихасе.
— Нельзя тебе туда, сынок, — прижала руки к груди Мела. — Увидят злые люди — не миновать беды.
— Я должен, гыцци. Должен.
— И я с тобой, — подхватился было Ахсар.
— Нет, дорогой. Разве можем мы гыцци одну в доме оставить? Подумай сам.
— Ну ладно, — нехотя согласился мальчишка.
3Васо же спешил к Каруму. Кого еще в ауле он мог попросить, чтоб при случае дал знать, если над саклей его стариков сгустится туча? Только Карум, с которым вместе росли, с которым, обдирая локти и колени, облазили все окрестные скалы. Прижимаясь к дувалам, прячась в тень, пробрался к сакле друга. Украдкой оглядел немноголюдный нихас.
По праздникам земляки собирались в другом конце аула — там была просторнее и светлее площадка, — а в будни, как сегодня, собрались здесь, на небольшом каменистом пятачке. Хорошее место. В жару под скальным навесом всегда тенек, всегда веет прохладой, а в ненастье он, как козырьком, прикрывает от дождя.
Убедившись, что на нихасе все свои, но Карума там нет, Васо безбоязненно распахнул дверь сакли друга. Старый товарищ заряжал шомполку.
— Бог в помощь, Карум!
— Васо! Ты?
— Я, Карум. Кто же еще?
— Теперь такое время, что недолго и твоего крестника в дверях увидеть.
— Кого это?
— Или не ты избил князя Амилахвари?
— Ты уже знаешь?
— Сам не рассказал, так сорока на хвосте принесла.
— Не сердись, Карум, — тронул друга за плечо Васо. — Не мог я раньше показаться здесь. Еще с отцом не говорил — к тебе пришел…
— Ладно, — примирительно махнул рукой Карум. — Я уже решил в горы идти. Будто на охоту.
— Спасибо, дружище.
— За что? Может, они и сегодня в засаде. Как узнаешь?
— Это верно. Когда я был один, ничто меня не тревожило. Ну, пропаду — туда и дорога. А теперь…
— А теперь?
— Теперь у меня отряд.
— Так ты уже командир?
— Какой из меня командир — дороги впереди не вижу. Что людям завтра скажу, не знаю. Одним днем живу.
— Зря тоску нагоняешь. Да на твои плечи не только скалу — гору можно взвалить.
— С горой проще, Карум. А тут люди…
От нихаса донесся шум голосов. Не иначе что-то встревожило земляков. Не сговариваясь, друзья приникли к окошку сакли. Все ясно: к нихасу приближался аульный толстосум Батако Габараев с двумя работниками. Чуть за тридцать Батако, а кажется — все сорок. Батако вырядился, как на праздник. Коричневую черкеску туго затянул черный пояс с серебряными язычками, голову украшала бухарская каракулевая шапка. По задникам новых сапог била сабля в богато украшенных ножнах.
— Как еще не догадался этот петух шпоры нацепить? — усмехнулся Карум.
— Не иначе опять какую-нибудь пакость хочет аульчанам сообщить — поднял брови Васо. — Надо его послушать.
— А-а, за него давно его деньги говорят, — скривил губу Карум. — Разве ты не знаешь?
