Ознакомительная версия.
– У меня три ангела хранителя, – говорила она Гаше. – Они распростерли надо мной благоуханные крыла!
Евгения рано вышла замуж и отдалилась от ветреной матери и вечно занятой, замкнутой сестры. С рождением Лены и особенно Оли они и вовсе стали редко видеться.
Гаша с первого раза провалила экзамены в медицинский институт и устроилась работать в больницу санитаркой. В следующем, 1940 году решила поступать на вечернее отделение, и это ей удалось. Конечно, приходилось нелегко: днем пропахшая карболкой больничная лаборатория, вечером – лаборатория учебная, лекции, семинары. Гаша в семье считалась «гадким утенком» – высокая, угловатая, замкнутая.
– Она нашла себе достойное применение, – говорила о младшей дочери Александра Фоминична. – С такими внешними данными и складом ума ей не просто будет найти себе достойную пару. А так…
Это «так» поглощало Гашу целиком до тех пор, пока на Киев не упали первые бомбы.
Тем временем Александра Фоминична, казалось, и думать забыла и о дочерях, и о внучках. Как-то Гаша, между делами и занятиями, услышала краем уха, будто ее мать встречается с мужчиной, возраст которого ненамного превосходит года ее старшей сестры, Евгении. Они стали редко видеться и еще реже говорить друг с другом. Так продолжалось, пока в их город не пришла война. Александра Фоминична и ушла из Киева в платье из хорошего крепдешина неброской расцветки, в летней соломенной шляпке, в туфлях, сшитых на заказ хорошим киевским мастером. В дороге, на тяжелом, запруженном беженцами пути от киевских предместий к Запорожью, она сменила модельную обувь на кирзовые ботинки, а шелковое платье на простую, без притязаний на стиль одежку младшей дочери. Льняные юбка и блузка с гашиного плеча сидели на Александре Фоминичне, как на корове седло. Большая, ой большая выросла у нее дочка! Широкоплечая, костистая и… надежная. Но, с другой стороны, в таком гардеробе была и своя польза. Модные шмотки удалось в пути выменять на самое необходимое. Простая одежда, в прошлой ее жизни уместная лишь для работы на дачном огороде, позволила ей чувствовать себя комфортно в унылой, напуганной толпе, заполнившей в те дни дороги, ведущие на восток. Однако сама Александра Фоминична к унынию не имела таланта. Она не жаловалась, когда приходилось по нескольку километров тащить усталую Олю на руках. Она не выказывала страха, когда им приходилось искать убежища в покинутых, выгоревших селениях. Ее не пугали ужасы переправ, когда вздыбленная тяжелыми бомбами вода потоками обрушивалась на них. И внучки брали с нее пример, терпели, не поддавались усталости и страху.
– А голодать полезно, – говорила им бабушка. – Честно говоря, я поразилась, увидев тебя после долгой разлуки, Лена! На что это похоже? Щеки видно из-за спины! К чему готовила тебя твоя мать? Булочнику в жены? Совсем другое дело теперь.
И Лена сосредоточенно пережевывала подсохший мякиш сероватого хлеба, скупо смазанный волглым маслицем. И Оля безропотно ела пахнущую тиной рыбную похлебку, щедро подаренную им чужим, грязным дедком – простым рыбаком.
– Мы отбросили все наносное, лишнее, – говорила Александра Фоминична напуганным воем вражеских штурмовиков внучкам. – А вам, доченьки, в чем-то даже повезло. С малых лет узнаете цену жизни. Увидеть такое! Стать свидетелями исторических событий! Право слово, ради этого стоит жить! Мужчины и война! Два этих жизненных явления неразрывны! Скоро, скоро вы постигните суть этих слов, девочки мои!
Обгоняя их, скорым маршем пылили по дорогам Украины отступающие части Красной армии. И Гаша чаще стала видеть тревогу в материнских глазах.
– Жалко людей, все погибнут… – тихо приговаривала Александра Фоминична, прижимая к себе перепуганных девочек.
Но слова ее слышала одна лишь дочь. Грохот разрывов, плач, стоны раненых, рев перетруженных моторов висели над украинской степью тем страшным летом.
* * *
Александра Фоминична перестала храбриться девятнадцатого августа. Утро того дня они встретили неподалеку от Запорожья, куда так стремилась обе, и Гаша, и ее мать. С чего им в голову втемяшилась странная блажь, будто вражеские армии не дойдут до этих мест? Как назывался тот городишко? Александровка? Михайловка? Борисовка?
С вечера они никак не могли устроиться на ночлег. Хаты, риги, сараи, загоны для скота – все помещения, каждый квадратный метр жилого и нежилого пространства, прикрытый крышей, был занят людьми: раненые бойцы, беженцы, штабы отступающих или пытающихся обороняться войсковых подразделений, сутолока, вонь человеческих и лошадиных испражнений…
– Чистилище, – бормотала Гаша. – Это чистилище, мама!
Оля и Лена смертельно устали и постоянно усаживались в дорожную пыль. Подгонять их не было смысла – девочки выбились из сил, и Гаша взяла младшую на руки. Но как быть со старшей? Да и Александра Фоминична утомилась и примолкла.
В конце концов они притулились на краю дороги, у орудийного лафета. Расчет пушки-сорокопятки приютил их. Девочек уложили на телеге, между ящиков с боеприпасами. Женщины устроились у огня. Гаша устала, и сон не шел к ней. До наступления рассвета слушала она рассказы усатого лейтенанта о том, как их полку чудом удалось вырваться из киевского котла. О ковровых бомбардировках, о напитанной кровью земле, о незахороненных мертвецах, оставленных ими на произвол захватчиков. И о живых, чья участь была еще хуже.
– Там, под Киевом, остались моя сестра и ее муж… – тихо проговорила Гаша. – Наверное, и они уже мертвы… Я надеюсь…
Гаша смотрела на огонь. Сонное дыхание чужих людей, смертельно уставших мужчин, знакомое покашливание матери, песни цикад, возня скотины в недальнем хлеву, северный говорок незнакомого лейтенанта. Наконец, Гаша перестала слушать его, все звуки затихли, она уснула.
Земля задрожала, чахлый костерок вспыхнул последний раз, чтобы окончательно погаснуть. Гул наполнил небо, излился на изнуренную землю, проник в нее, и земля застонала. Артиллеристы, спавшие вокруг костра, даже не пошевелились.
– Что это? – Александра Фоминична открыла глаза.
– Плотину взорвали, – ответил лейтенант. – Днепрогэсу хана… Шли бы вы, бабы, далее. Тем более что и дети при вас. Слышите гул?
– Слышишь, дочка?.. – всполошилась Александра Фоминична.
– Я давно твержу тебе: это не шутки, мама, – устало ответила Гаша. – Буди девочек. Нам надо найти пристанище и хоть пару деньков передохнуть. Иначе…
– Бегите, – настаивал лейтенант. – Запорожье отдадут, даже если мы тут ляжем все до одного. Если б не так, плотину бы не взорвали.
– Нам нужен перерыв, – настаивала Гаша. – Иначе мы поляжем вместе с вами.
* * *
Хатка стояла на отшибе, под уклоном пологого холма, среди торчащих, подобно кладбищенским обелискам, закопченных труб. Свежевыбеленная, недавно накрытая толстым слоем соломы, она радовала глаз синей росписью вокруг окон. Цветочный орнамент вился вычурными вензелями. На изогнутых ветвях щебетали хохлатые птицы, над причудливыми, ажурными соцветиями вились синие пчелы. Синие подсолнухи, синие маки на неровной, свежевыбеленной поверхности стены. Дверь, наличники и оконные переплеты также были выкрашены в радостный голубой цвет. Гаша насчитала три окна. Вокруг третьего роспись не закончена, неизвестный художник успел расписать стену лишь справа от окна. Над недокрашенными столбиками крыльца нависали ветви старой яблони. Ее широкая, густая крона осеняла половину двора. Ветви, усеянные зарумянившимися яблочками, лежали на соломенной крыше. Хутор выгорел дотла, окрестные поля и огороды были перепаханы авиационными бомбами. А хатка стояла как ни в чем не бывало, целехонькая, ухоженная, пустая.
– Останемся здесь, Глафира! – прошептала Олька. – Смотри, бабушка сейчас упадет.
– Не упадет… – рассеянно огрызнулась Гаша.
Малышка сидела на гашиных плечах. Она осунулась в дороге, смуглое ее личико стало прозрачным, ручки истончились, но для Гаши сейчас и такая ноша казалась слишком тяжела.
Гаша уже взялась рукой за калитку, уже потянула ее на себя, когда из-за хаты, с той стороны, где за хлевом начинался перепаханный разрывами мин огород, явился пацаненок. Его большую голову покрывал сальный картуз с обломанным козырьком. Паренек нес в руках грабельки на толстом черенке. Только теперь Гаша заметила, что земля под яблоней вспахана, изрыта так, словно в ней ковырялись полчища кротов. Паренек принялся ровнять земельку граблями и утаптывать босыми ногами. Гаша рассеянно смотрела на его тонкие лодыжки, торчащие из-под сильно заношенных и нечистых порток.
– Это девушка, – едва слышно проговорила Александра Фоминична.
– Эй, милая! – позвала Гаша. – Дай хоть воды для девочек!
Паренек поднял голову. Из-под обломанного козырька картуза выскочила длинная, светлая прядь.
Ознакомительная версия.
