Ознакомительная версия.
Нет, не в наказание послал Господь ей встретиться с этой чужеземкой, присутствовать при ее кончине и наследовать от нее то, что составит теперь счастье ее жизни. Сколько раз повторяла она, что ей нечего больше ждать от жизни, и сколько раз в молитве ее слышался грешный укор Провидению, а между тем Господь готовил ей счастье на остаток дней.
Покуда Тантина покрывала малютку слезами и поцелуями, епископ ходил из угла в угол по своему кабинету и ухмылялся.
Он исполнил свой долг: он написал куда следовало, прося приехать за ребенком, за вещами и деньгами, но получил оттуда отказ и просьбу поместить куда-нибудь малютку на воспитание, скрыв все следы, позорные для знатной семьи; а деньги, какие найдутся, отдать тем, кто примет девочку к себе.
Денег этих, чего и Тантина не знала, было, быть может, немного для покойной, но было бы огромной суммой для Тантины, если бы епископ свято исполнил долг свой. Денег этих было десять тысяч, светленькими новыми луидорами, которые получила на дорогу в Париж несчастная женщина, покоящаяся теперь на кладбище чужого города.
Решив мысленно, к кому перейдут красивые платья и дорогие вещи умершей чужеземки, епископ подошел снова к бюро и достал пакет, который когда-то передала ему приезжая молодая женщина. Этот пакет был уже давно распечатан епископом. Он знал содержание нескольких бумаг, данных ему на хранение на случай смерти, которой так мало ожидала молодая женщина. Он знал все о ней из этих бумаг, из устного признания, из того ответа, который получен из далекой земли. Он знал все до мелочей. Но как было все это не важно, не любопытно для сионского епископа и для всякого сионского жителя! Целая драма там, в далекой стране, при пышном дворе блестящего короля, здесь была маленьким происшествием, годным только для болтовни соседок, для беседы кое о чем в часы досуга.
Епископ взял пакет, вынул из него несколько бумаг, пересмотрел их вновь равнодушным оком и затем, подойдя к камину, поднял было руку, чтобы бросить все в огонь, но вдруг остановился. Что-то ему непонятное остановило его руку. Быть может, тень этой бедной женщины, схороненной на сионском кладбище, остановила поднятую руку епископа. Быть может, душа матери явилась заступницей за несчастного ребенка, отданного доброй и любящей ее старушке, но все-таки брошенного на произвол судьбы.
Епископ постоял несколько мгновений и выговорил будто в ответ своим мыслям:
– Конечно, что ж с ними делать? Зачем я их буду хранить? Никому они не нужны. А если бы когда кто-нибудь из них захотел взять девочку, то они и без документов знают, кто она. А я могу указать всегда, где ее найти.
И епископ небрежным движением руки швырнул бумаги в огонь.
Синий дымок заструился над придавленным огнем, потом вдруг вспыхнуло большое, яркое, колеблющееся пламя, и через мгновение только тонкие, легкие, черные, покрытые пеплом паутинки заколыхались среди углей.
И в этот миг решена была судьба целой жизни человеческой. Если бы себялюбивый, с холодным разумом и черствым сердцем прелат знал, что он делает, то, конечно, рука его не поднялась бы.
Впрочем, какое-то странное чувство овладело им, когда он увидел черный пепел, колыхающийся в камине. Ему как-то стало скучно, он огляделся в своем кабинете, отыскал свою шляпу, взял высокую кардинальскую трость и вышел прогуляться во двор замка под вековые дубы.
И странное чувство выгнало его из дому. И впрямь, быть может, тень этой бедной женщины, назвавшейся Людовикой, теперь бродила по этому замку и томилась тем, что не дано было ей остановить руку злого человека; не дано было спасти оставленную на произвол судьбы сироту от той участи, странной и горькой, которая ее теперь постигнет.
Прошло более четырех лет.
Около устья Роны, там, где вливается она в Женевское озеро, между зеленой долиной и синеватым Леманом, на высоком холму стоит, как часовой над всею окрестностью, старинная развалина, остатки высокой башни Святого Трифона. Несколько домиков, составляющих деревушку, носят имя башни.
Именно здесь в одном из домиков поселилась около четырех лет тому назад покинувшая родину старушка Тантина.
Но за это время старушка скорей помолодела, чем постарела. При ней милый ребенок, ее сокровище.
Маленькая Катерина, или, как зовут ее по местному обычаю, Катрина, известна всей деревушке и в околотке как замечательно красивый, замечательно живой и умный ребенок.
Таинственность, которою окружает себя старушка, разумеется, с самого начала привлекла к ним общее внимание.
Тантина не умеет и не хочет лгать. Она не сказала, поселившись здесь, откуда она, но она знает наречие гор и, стало быть, происхождением швейцарка. Тантина не называлась бабушкой этого ребенка, а созналась, что крошка ей чужая.
Впрочем, это мог бы заметить всякий внимательный взгляд. Четырехлетняя девочка чем-то неуловимым для глаза простолюдина отличается от всех соседских детей. Звук ее голоса особенно гармоничен, черные как смоль волосы, черные большие блестящие глаза напоминают скорей тех итальянцев, которые часто пешком пробираются через Швейцарию. Живой ребенок особенно смышлен для своих лет: поражает и ставит в тупик не только старушку, но и соседей. Она знает всех детей деревушки и домиков, разбросанных по долине. Она часто играет с ними, и, несмотря на то, что некоторые на два, на три года старше ее, она, незаметно для себя и для них, повелевает ими во всех играх, и главная роль принадлежит ей. Иногда она командует и ослушников наказывает и идет жаловаться Тантине, что нет никакого слада с детьми. Ее зовут в шутку поселяне la petite duchesse [4] . Тантина, да и соседи, конечно, без ума балуют девочку.
Когда-то, исполняя охотно и даже с восторгом приказание епископа сионского, старушка продала все свое имущество, перебралась через горы и, спустившись в другую долину, стала искать места, где купить клочок земли и поселиться.
Холм Святого Трифона и эта развалина напоминали ей немножко Сион, и она решилась поселиться тут.
Теперь между нею и Сионом были высокие горы и, между прочим, горы Дьяблере. Дня два пути по горным тропинкам было достаточной охраной. Она считала, что достаточно исполнила волю епископа, хотя все-таки схитрила и не сказала ему выбранного местожительства.
Сначала Тантина была вполне счастлива. День и ночь, ежечасно и ежеминутно она была около маленькой Катрины и, выходив ее, могла радоваться теперь на здоровенькую, сильную и живую девочку, которая при этом была еще вдобавок очень красива.
Но теперь старушка часто задумывалась. Она с каждым днем все более и более замечала в этом ребенке нечто такое, чего не видала никогда ни в своих внучатах, ни в детях соседей. Это не был ребенок их среды. В нем являлись, бог весть откуда, замашки, привычки, склонности, в которых, конечно, ее воспитательница не была виновата. Да и никто не был виноват, кроме породистой крови, которая текла в ее жилах. Недаром звали ее маленькой герцогиней.
Ознакомительная версия.
