Боманьян, сравнивая портреты с оригиналом, вполголоса повторял:
— Это вы… Вы…
— Вы вполне уверены?
— Нет ни малейшего сомнения.
— Тогда прочтите надпись справа.
— «Сделано в Милане в одна тысяча четыреста девяносто восьмом году», — чуть слышно произнес Боманьян.
— В 1496 году! Четыреста лет тому назад! — она засмеялась так весело и искренне, что у Рауля замерло сердце.
— Вы удивлены? — продолжала Жозефина. — Я знала о существовании этого двойного портрета и долго искала его. Поверьте, здесь нет никакого чуда. Я не стану убеждать вас в том, что служила художнику моделью четыреста лет тому назад. Нет, все гораздо проще. Перед вами лицо Девы Марии — фрагмент картины «Святое семейство» Бернардо Луини, миланского живописца, ученика Леонардо да Винчи. — Она вновь приняла серьезный вид и говорила, не давая противнику опомниться: — Теперь вы поняли, к чему я клоню, господин Боманьян? Между Девой Марией с итальянского портрета, юной особой с московской миниатюры и мною есть редчайшее, фантастическое, но тем не менее бесспорное сходство. Вы допускаете, что на этих картинах могут быть запечатлены три совершенно разных женщины? Но тогда почему бы не предположить, что преступница, увиденная вами у себя в комнате, была вовсе не я? Она похожа на меня, она-то и вправду могла быть виновна в смерти ваших друзей.
— Я видел вас своими глазами! — возразил Боманьян, бледный от возмущения.
— Но разве вы не видели своими глазами портрет, написанный двадцать пять лет назад, миниатюру, которой восемьдесят лет, и картину, созданную более четырехсот лет тому назад, и на всех изображена одна и та же женщина… Вы хотите сказать, что это я?
Она повернула к Боманьяну свое юное прекрасное лицо, открыла в улыбке сверкающие зубки. Теряя терпение и уступая ее обаянию, он прошептал:
— О, колдунья, иногда я начинаю верить в тот вздор, что произносят твои уста. От тебя можно ожидать всего… Послушайте, у женщины на миниатюре обнажено плечо, и на белой коже груди видна черная родинка. Такая отметина есть и у тебя. Покажи ее всем!
Смертельная бледность покрыла его лицо, по нему струился холодный пот. Он протянул руку к ее платью, коснулся закрытого корсажа. Но она оттолкнула его руку, воскликнув возмущенно и с достоинством:
— Довольно, Боманьян! Вы, кажется, не отдаете себе отчета в своих поступках, обращаетесь со мной, словно я и в самом деле была вашей любовницей. Но это же неправда! Гордость не позволяет вам признаться в своем поражении, и вы самым жалким и недостойным образом пытаетесь убедить себя в том, чего не было и быть не могло. В течение нескольких месяцев вы волочились за мною, лежали у моих ног, умоляя и угрожая, но ни разу вам не удалось даже поцеловать мне руку. Вот почему вы так разгневаны. Не сумев завоевать мою любовь, вы решили меня погубить, представив меня вашим друзьям как отвратительную преступницу, шпионку, колдунью, исчадие ада. Нет, Боманьян, вы положительно не ведаете, что творите, не ведаете, что произносят ваши уста. Вы видели меня в вашей комнате, когда я подбрасывала вам ядовитую пилюлю? Полно, опомнитесь! Вы приводите в свидетели свои собственные глаза, но ими безраздельно владел мой образ, и лицо другой женщины вы приняли за мое. Та женщина, по-видимому, встала на тот же путь, по которому идем мы все, ищет то же самое. Возможно, ей достались какие-то бумаги графа Калиостро и она взяла себе одно из его имен — маркиза де Бельмонт, графиня Феникс… Найдите ее, Боманьян! Ведь именно ее вы и видели, и лишь галлюцинация вашего расстроенного рассудка стала причиной лживого, нелепого обвинения, которое вы на меня возвели.
Итак, все это не более чем детски-наивная комедия, разыгранная незадачливым влюбленным, и я имею все причины пребывать в вашем обществе не как преступница, а как ни в чем не повинная женщина, которой ничто не угрожает с вашей стороны. Я знаю, что, несмотря на весь свой угрюмый вид, в глубине души вы добрые и порядочные люди, и вы не способны обречь меня на смерть. Быть может, вам, Боманьян, я внушаю страх, но неужели найдутся здесь те, что готовы повиноваться вам и стать палачами? И что же тогда? Вы собираетесь замуровать меня в подземелье? Держать меня в какой-нибудь жуткой и мрачной темнице? Пускай! Но знайте: нет таких подземелий и темниц, из которых я не сумею вырваться! Судите же меня, выносите свой приговор. Я не скажу больше ни слова!
Она села и вновь набросила на лицо вуаль. Она говорила, не впадая в экзальтацию, очень спокойно, но с глубокой, проникновенной убедительностью, так неопровержимо логично, что самые тяжкие обвинения уничтожились, потонули почти без следа в ее словах.
Боманьян хранил молчание. Ораторский поединок завершился его поражением, и он не пытался это скрыть. Что касается его друзей, то на их лицах застыло прежнее холодное выражение, но, как подметил Рауль, они утратили жестокость. Чувствовалось, что собравшимися овладело сомнение. Значит, еще не все потеряно!
Однако Годфруа д'Этиг и Бенто не намеревались отступать. Боманьян что-то вполголоса сказал барону, а потом вновь взял слово с видом человека, принявшего твердое решение и не терпящего возражений:
— Друзья мои, перед вами прошли все действия драмы. Обвинения и защита высказались. Вы могли убедиться, что барон д'Этиг и я вполне разоблачили эту женщину, приведя точные, убийственные свидетельства. Вы увидели также, как ловка и дьявольски изворотлива эта особа, как мастерски использовала она все неясные обстоятельства. Но ситуация, в сущности, очень проста: этот сильный и умный враг всегда будет представлять для нас опасность. Она уничтожит нас одного за другим. Само ее существование чревато нашей гибелью и поражением нашего дела.
Надо ли говорить, что у нас нет другого выхода, кроме ее смерти? Пусть исчезнет, дабы впредь не стоять на нашем пути. Если даже наша совесть противится столь тяжкому приговору, другое соображение должно одержать верх: мы здесь сейчас не только караем грех, но прежде всего защищаем себя и наше общее дело, над которым нависла страшная угроза. Этими доводами мы руководствовались, принимая решение. Если вы его одобрите, оно будет выполнено. Этой ночью недалеко от здешнего берега проплывает один корабль из Англии. С него спустят шлюпку, которую мы встретим в десять часов вечера рядом с мысом Игла. Эту женщину переправят в Лондон и поместят в комфортабельную лечебницу для душевнобольных. Там она будет пребывать, пока мы не завершим наше дело. Надеюсь, она не воспротивится нашим действиям. По-моему, они гуманны и великодушны и в то же время избавляют нас самих и наш труд от постоянной угрозы…
Теперь Рауль понял, какую игру ведет Боманьян. Английское судно — это выдумка. На самом деле есть две лодки, одна из них, с пробитым днищем, выйдя в открытое море, тотчас же пойдет ко дну, и графиня Калиостро исчезнет без следа. Какое коварство!
