Антония Верди была скорее мала, нежели высока ростом, удивительно хорошо сложена и отличалась привлекательностью своих грациозно-округленных форм. Все движения молодой женщины, исполненные лукавого кокетства и страстной неги, возбуждали желания. Лицо ее было несколько полное; глаза большие, продолговатые, очень черные и очень выразительные; нос удивительно красивый и правильный; губы алые; зубы ослепительно белые. Смуглый цвет ее лица напоминал прелестных флорентийских или неаполитанских дев. Свои великолепные черные бархатистые волосы она носила без пудры, заплетая в две густые и длинные косы, которые доходили ей до пят, когда она не обвивала их вокруг головы пышкой диадемой.
В ту минуту, когда мы вошли в будуар Антонии Верди, физиономия этой обольстительной женщины выражала живейшее нетерпение. Она держала одну из своих кос и кончиком ее машинально била себя по круглому и розовому плечу, выглядывавшему из ее пеньюара.
Десять часов пробило на часах из саксонского фарфора, стоявших на камине будуара. Антония приподнялась и позвонила. На этот зов прибежал наш старый знакомый Жан Каррэ.
— Ну! Его еще нет? — спросила молодая женщина.
— Нет, — отвечал лакей.
— Это невероятно! — воскликнула Антония.
— Непостижимо! — подтвердил Жан Каррэ.
— Однако сегодня он должен был прийти?
— Да… он обещал прийти именно в субботу.
— И ты уверяешь, что можно положиться на слова этого человека?
— Ах, сударыня, конечно, можно. Матьяс Обер столько же аккуратен, сколько искусен. Я его знаю давно. К тому же его собственные выгоды требуют аккуратности, потому что он должен получить от меня порядочную сумму.
— Но как же объяснить это непонятное промедление?
— Я и не объясняю, я только удивляюсь. Должно быть, с Матьясом Обером что-нибудь случилось.
— Но что же могло с ним случиться? — вскричала Антония.
— Кто знает? Ремесло шпиона иногда очень опасно. Если желаете, я могу осведомиться в том месте, где Матьяс Обер обычно проводит свои вечера…
— Да, ступай, — сказала Антония.
Жан Каррэ состроил гримасу. Нам известно, что он не мог иметь никакого сочувствия к кабаку «Марс и Венера» и если предлагал своей госпоже навести справки, то надеялся, что она не велит. Как бы то ни было, он приготовился повиноваться. В ту минуту, когда он выходил из будуара, у дверей отеля раздался сильный звонок.
— Это, может быть, он? — сказала Антония, задрожав.
— Конечно, это должен быть он! — повторил слуга.
— Ступай же!
Жан Каррэ стремительно вышел и нашел Матьяса Обера в переговорах с швейцаром, который никак не хотел его впустить. Поспешим прибавить, что отказ швейцара был вполне извинителен, потому что Матьяс Обер, как известно, очень безобразный от природы, был на этот раз решительно отвратителен. Черная повязка, о которой мы уже говорили, больше прежнего закрывала ему лицо; а на той половине его, которая была открыта, след удара кнутом образовал широкою полосу темно-фиолетового цвета.
— Ах, Боже мой! — воскликнул Жан Каррэ, отступая от удивления. — Бедняжка, как славно тебя отделали!..
— Я красив, не правда ли? — возразил шпион с горькой улыбкой.
— Откровенно сказать, не очень! Хотя некоторые и утверждают, что маленький Купидон тоже носит повязку, но твоя повязка не придает тебе никакого сходства с сыном Венеры. Кто это отделал тебя таким образом?..
— Кто?.. Лакей кавалера де ла Транблэ!..
— Но за что же?
— За что! За то, что я предлагал ему денег за несколько ответов на мои вопросы.
— Вот невоспитанный негодяй!.. Однако, как видно, он скор на руку…
— О, я отомщу лакею и надеюсь, что твоя госпожа отомстит за меня господину!
Вдруг звук колокольчика долетел до слуха разговаривавших.
— Слышишь? Госпожа сердится! — прошептал Жан Каррэ. — Право, странно! Господа обычно воображают, что мы созданы только затем, чтобы служить им! Потому что они нам платят! Хороша причина!
Звон раздался снова.
— Пойдем, — сказал Жан Каррэ.
Через минуту он растворил дверь будуара и посторонился, чтобы пропустить шпиона, говоря:
— Вот тот человек, которого вы ждете, сударыня…
Лихорадочное нетерпение Антонии Верди исчезло как бы по волшебству. Она забыла долгие часы мучительного ожидания и, даже не спрашивая Матьяса Обера о причинах его задержки, сказала:
— Итак, это вы должны доставить мне сведения о кавалере де ла Транблэ?
— Я, — отвечал шпион, ослепленный красотой молодой женщины.
— Что же вы узнали?
— Многое.
— Говорите скорее!
Матьяс Обер вынул из кармана сверток бумаги.
— Это что такое? — спросила Антония.
— Это результат моих стараний и трудов, — отвечал шпион.
Потом, употребляя фразу, которая, видимо, была заучена, потому что мы уже слышали ее в подобных обстоятельствах, он прибавил:
— Я человек добросовестный и хотел поступить так же благородно, как и вы. Я велел переписать набело мои отметки одному моему приятелю, публичному писцу с редкими достоинствами, который когда-нибудь вступит в академию… Это мне стоило два луидора, ни более ни менее. Зато отлично переписано; впрочем, судите сами.
Матьяс Обер развернул сверток и спросил:
— Угодно вам, чтобы я прочитал?
— Да, — отвечала Антония.
И шпион начал таким образом:
«Донесение, представленное синьоре Антонии Верди о кавалере де ла Транблэ ее нижайшим слугою Матьясом Обером, прозванным Рысью.
Кавалер Рауль де ла Транблэ принадлежит — по крайней мере так вообще думают — к очень древней благородной фамилии в пикардийской провинции. Впрочем, мы должны пока верить только слухам; потому что нам недостало времени отправиться за точными сведениями в страну, которая была колыбелью его рода. Притом эти розыски не входили в обязанность Матьяса Обера и, без сомнения, произвели бы результат совершенно незначительный.
Кавалер де ла Транблэ, приехавший в Париж с слугою по имени Жак, своим земляком, который преданность к своему господину доводит до нелепого фанатизма, жил несколько лет жизнью, исполненной приключений: играл в большую игру, иногда выигрывал огромные суммы, иногда проигрывал все дочиста и должен был прибегать к разным средствам, чтобы добыть денег. Полагают — но не утверждая решительным образом — что в минуты крайней необходимости кавалер часто прибегал к средствам весьма подозрительным. Но бесполезно распространяться об этих происшествиях, которые происходили уже очень давно. Различные случайности — которые тоже долго объяснять, по крайней мере письменно, но Матьяс Обер готов словесно рассказать все подробности, если синьора Антония Верди этого пожелает — свели кавалера де ла Транблэ с старым жидом, чрезвычайно богатым и ужасно жадным, который отдавал деньги под залог и занимался многими другими ремеслами, очень прибыльными. Эзехиель Натан — так звали этого жида — имел дочь, прелестную как ангел. Кавалер де ла Транблэ и Дебора, дочь жида, полюбили друг друга. Кавалер, — потому ли, что любовь заставляла забыть его о дворянском происхождении, или потому, что баснословное богатство старого жида показалось ему более нежели достаточным вознаграждением за неравный брак, — просил руки прелестной Деборы и получил согласие отца. Но а ту минуту как этот союз должен был совершиться, дочь жида вдруг занемогла какой-то необъяснимой болезнью и умерла. У Деборы была искренняя приятельница, дочь старой ворожеи, гадательницы на картах, известной в Париже под именем старухи Молох, носила два имени и оба престранные. Ее называли то Венерой, то Люцифер…
