Ознакомительная версия.
Но со всем этим великий герцог не согласился. Не согласился отречься от заблудшей католической веры и принять крещение православное. Отказался от пищи монастырской телесной и от пищи духовной, которой было пропитано все в этой обители: от высушенных до костей сестер до диких камней и отесанных балок, что все еще продолжали складываться в долгом сооружении дома господнего.
Монастырь Феотокиу возник стараниями ктиторов[146] еще в начале века, но частые войны и смена правителей Эпира уже почти пять десятилетий не позволяли обители принять свой законченный облик. Половина окружающих монастырь стен едва поднялись от фундамента. Хозяйственные постройки были сплошь из дерева, а то и вовсе обозначены жердями и досками. Сестры монашки ютились по пятеро в тесных кельях, а вместо трапезной во дворе был разбит огород. Так что кашу и лепешки приходилось принимать в церковной пристройке, под монотонное чтение священного писания сестры экономки.
А вот для Джованни Санудо строительство по приказу короля Стефана возобновили. Матушка Ефроксия потирала руки, глядя, как скоро возводится каменное здание, хотя и небольшое, но с крепкой дубовой дверью и решетками на окнах. Этот герцог уедет или умрет (как Богу будет угодно), а у монастыря будет надежное хранилище для съестных припасов. Скорее бы только король Стефан решил судьбу этого человека. Ведь негоже мужчине подолгу оставаться в стенах женского монастыря. Ведь он не священник и не строитель и, тем более, не благодетель ктитор.
Одно радовало – этот мужчина и на дух не переносил сестер-монашек, а когда возвращался на ночлег после гостин у кого-нибудь из городских богачей, даже не пытался прижать к себе невест Христовых. Даже младшую из них – прехорошенькую сестру Владу.
Да, странная была жизнь узника Джованни Санудо. На ночь дубовая дверь и крепкие решетки на окнах, а в день свободные прогулки в Арту и по ее окрестностям. Далее этих мест герцог наксосский не решался зайти. Неизвестно, что за приказ отдал своим слугам Стефан Душан в отношении того, кого он несколько раз назвал другом, а затем велел помолиться с дочерьми в монастыре?
Да, поспешил Джованни Санудо с откровенным разговором наедине с королем Стефаном Сильным. Нужно было все взвесить, присмотреться, трижды подумать и переговорить со знающими придворными. Так нет! Удача и вино вскружили голову. Хорошо, что эта глупая голова еще удержалась на плечах. Хотя, как знать? Стоит зайти в лес, подальше от Арты и… Волков и медведей после убившей множество людей войны развелось огромное количество. На них и вина ляжет за смерть благородного рыцаря.
Так что теперь приходится быть втройне осторожнее.
А кушать хочется. А более всего хочется крепкого сладкого вина. Лучше мальвазийского вина с восточных окраин Пелопоннеса. Эти проныры – венецианские купцы, не только наладили изготовление столь приятного вина, но и доставку его в таком количестве, что в самом городе Венеции лавки, продающие вино, чаще всего называют Мальвазия. А еще купцы развезли его по всему миру и даже в дикие края Эпира.
Хороша была мальвазия у городского главы Арты. Из красного сорта винограда, бледно розовое старое вино отдавало привкусом ореха. Но в этот доме уже давно не приглашают до оскомины надоевшего в городе герцога. Хороша была свежая мальвазия и у купца Спиридуса. Вино этого года было насыщено ароматом персика, абрикоса и белой смородины. Но и оттуда Джованни Санудо приглашения давно не поступало. Порядком пообносившийся, заросший густой седой бородой, герцог почти не развлекал хозяев. Зато много ел, а еще больше пил. И, конечно же, вел себя как великий герцог, которому еще должны были насыпать горсть золотых после того, как он облагодетельствовал дом своим присутствием.
Постепенно для него закрылись все двери лучших домов Арты, но еще оставались многочисленные церкви и монастыри в окрестностях. Туда Джованни Санудо стал ходить в последние месяцы. Вначале со скукой и даже неприязнью, как и всякий католик, убежденный в дикости старообрядного православия, затем с растущим интересом и даже некоторым восхищением.
И дело не только в, хотя и скромном, но угощении священнослужителями благородного гостя, но и в том умиротворении и спокойствии, которое вдруг почувствовал вечно буйный и недовольный всем и всеми Джованни Санудо.
Первой великого герцога впечатлила церковь Панагии Паригоритиссы – главный храм в одноименном монастыре. Огромное кубическое сооружение, с пятью куполами и двойными арочными окнами на фасаде, изобиловало внутри колоннами и капителями из более древних храмов, а выставленные в готических арочках скульптурные изображения «Рождества Христова», «Агнца божьего», фигуры святых подвижников и фантастических зверей, умиляли художественным исполнением и в то же время вдохновением мастеров, руками которых водил сам дух святой. Затем Джованни Санудо посетил храм святой Феодоры, церкви святого Василия, Димитрия, Панагия Ковонисия, и удивился тому чувству, что возникло в его окаменевшей душе. Этому в великой мере способствовала торжественность церковной службы и необычайно волнительное песнопение псалмов.
Однажды Джованни Санудо даже пожалел о том, что с таким бараньим упорством пытался освятить несколько церквей на своих островах из православных в католические. И даже о том, что бросил несколько священников в жуткие пещеры Марпеса.
Не за это ли сейчас и страдает герцог наксосский? Здесь, на земле, где славят Господа на православный манер, страдает Джованни Санудо неизвестными ему до этой поры душевными огорчениями. Страдает и уже изрядно подтянувшимся животом.
Джованни Санудо лежал под овечьим одеялом очень долго, а затем, быстро одевшись, на всякий случай проверил корзины и встряхнул пустыми кувшинами. Нужно было идти в город. Идти за куском хлеба. Вот она превратность судьбы. Вот оно – желание высокого полета. Вот она – цена дружбы с теми, кто сильнее его.
Солнце первых дней зимы медленно взбиралось на свой полуденный трон. Его свита из серых облаков уже оторвалась от высоких гор и медленно окружала небесного владыку. Значит, к вечеру опять будет нудный мелкий дождь, от которого набухли даже камни.
В монастырском дворе, как и всегда в будний день, копошились в хозяйских делах молчаливые монашки. Великий герцог заученно повернул к решетчатой деревянной постройке, что была одновременно и конюшней, и коровником, и загоном для десятка овец.
Здесь в последние месяцы прочно обосновались его девицы – Грета и Кэтрин. Поначалу они крайне озадачили матушку настоятельницу и монастырских сестер, ежедневно, по своей воле, наведываясь и ухаживая за животными. Но им не задавали вопросов, а только удивлялись тому, что дочери столь благородного родителя задавали корм, поили живность и даже доили коров. Вскоре к этому привыкли и приняли как искупление вины их отца. Только какой вины? Ведь никому в монастыре не была известна причина, по которой прибывал в монастыре сам великий герцог. В отличие от его дочерей!
Ознакомительная версия.
