— Лейтенант медицинской службы Мария Анжу, — сухо представилась дива. — Вас что-то беспокоит?
— Меня зовут Алекс, — промямлил я, ощутив странную неповоротливость языка. — Почему меня язык не слушается?
— Вам сделали операцию, — мельком заглянула она в свой блокнотик, — и действие анестезии пока еще сохраняется. Не волнуйтесь, это ощущение скоро пройдет…
— Операцию? Зачем? — я был потрясен.
— Из вас извлекли шесть инородных предметов, наложили восемь швов. А уж степень вашего истощения настолько велика, что никто и не ожидал, что вы сегодня очнетесь, — краешком губ улыбнулась Анжу
— Истощения? — недоверчиво переспросил я.
— А сколько вы весили раньше, Алекс? — вопросом на вопрос ответила она.
— Девяносто два, — припомнил я показания стоявших в раздевалке Сандуновской бани весов.
— Сейчас — шестьдесят три, — отрезала госпожа лейтенант, — и вам придется провести у нас не менее двух недель.
— А где мои вещи? — тотчас вспомнил я о «Глазе Лобенгулы».
— Ваши вещи, если их можно так назвать, — дива не сдержалась от брезгливой гримасы, — упакованы в пластиковый мешок и помещены в специальное хранилище. Не волнуйтесь, не пропадут.
— Спасибо. А как бы мне тогда поесть, выпить кофе и… сходить по нужде? — осведомился я о самом насущном.
— Желаете всё сразу или по отдельности? — несколько грубовато пошутила она.
— С такой очаровательной сиделкой готов на любые эксперименты, — парировал я.
— Какой вы, однако, языкастый, — дернула плечом сиделка. — Интересно, кто вы по национальности? Акцент у вас явно не американский, для англичанина словарный запас бедноват…
— Не гадайте, я из России.
— Не может быть! И каким же это ветром вас сюда занесло?
— Вытаскивал своего родственника из одной передряги…
— И вытащили?
— Почти. Может быть, вы его даже видели: высокий такой старикан с рыжей бородой. Мы утром вместе приехали…
— Мой Бог! — всплеснула руками девушка. — Неужели тот полумертвый джентльмен и есть ваш родственник?
— Что значит «полумертвый»?! — вскричали, пробуя избавиться от страховочных ремней.
— Успокойтесь, Алекс, — лейтенант обеими руками припечатала мою голову к подушке. — Просто на нем живого места не было, а у нас такое состояние называется крайне тяжелым. Но вашего родственника уже прооперировал профессор Бриджес, наш лучший хирург. Четыре часа, между прочим, не отходил от стола! Так что не переживайте, теперь всё будет хорошо.
— Спасибо, Мария, — благодарно прошептал я. — Простите, а его вещи хранятся там же, где мои?
Негодующие глаза сиделки вонзились в меня двумя кинжалами:
— Да что вы всё о вещах беспокоитесь?! Подумайте лучше о своем самочувствии!
— Так нам ведь скоро дальше идти, — еще тише пролепетал я, почувствовав вдруг накатившую слабость, — а там всё наше снаряжение…
Образ прекрасной сиделки на этом расплылся, и я снова провалился в бездонную черную пропасть.
Наутро златовласую фею у моей больничной койки сменил белобрысый парень, назвавшийся Эриком. Поскольку к офицерскому составу ООН сей юный швед не принадлежал (служил вольнонаемным стажером), поладили мы очень быстро. Именно Эрик и приволок мне откуда-то (за вознаграждение в пятьдесят долларов) комплект спецодежды санитара, который я клятвенно пообещал вернуть. Причем парнишка даже не поинтересовался, зачем мне это надо: явно впервые оказавшись в столь необычной стране, он смотрел на всё происходящее широко распахнутыми глазами и маниакально стремился услужить каждому, полагая, что именно так и следует бороться за мир во всем мире.
Спецодежда же потребовалась мне для своего рода маскировки: пользоваться телефоном здесь разрешалось только сотрудникам. Однако до момента проведения задуманной «операции» целых четыре дня пришлось ждать, когда меня наконец отключат от капельницы и снимут стягивающие грудь лямки. Вдобавок в состав одного из лекарств, трижды в день скармливаемых мне медработниками, явно входило сильнодействующее снотворное, поэтому весь мой образ жизни в течение этих суток можно уложить всего в три слова: поел, поспал, оправился.
* * *
Утром пятого дня я встал рано-рано и тихо-тихо. Выбрился обнаруженной в прикроватной тумбочке бесхозной бритвой и, не дожидаясь, пока обитатели госпиталя протрут глаза, двинулся на разведку, заранее переодевшись, разумеется, в принесенную Эриком спецодежду. Хитрость моя вполне удалась, и уже через полчаса я точно знал, где находится главная операционная, где — узел связи, а где — палатки для персонала. Оставалось выяснить, где именно хранятся наши с дядей вещи, но, как назло, возле каждой мало-мальски важной палатки стоял часовой, внимательно проверяющий у всех входящих пропуска. Пришлось потихоньку ретироваться обратно в палату.
С одной стороны, ничего плохого в своем пребывании в госпитале я не видел: учтивый и квалифицированный персонал, бесплатные питание и лечение, регулярные физиотерапевтические процедуры. Но, с другой стороны, наличие на территории госпиталя многочисленной военной охраны ни на минуту не позволяло забыть, что в любой день тебя могут отсюда вывезти. Оно и понятно: всё же госпиталь, пусть даже и такой уважаемой организации, как ООН, — это вам не гостиница! Согласно незыблемым правилам пациентов здесь держали лишь до того момента, пока их жизни или здоровью угрожала реальная опасность. Как только подобная угроза исчезала, вчерашних больных переодевали либо в обеззараженную их собственную одежду, либо в незамысловатые наряды из расходного фонда и немедленно отправляли туда, откуда они прибыли.
И вот теперь, подобно дамоклову мечу, аналогичный сценарий навис над моей головой. Я даже знал (спасибо Эрику!), что относительно меня уже послан запрос в Йоханнесбург, — на предмет безвизового пропуска до ближайшего международного аэропорта. Понятное дело, что такой расклад меня не устраивал совершенно, ведь Владимира Васильевича по тому же сценарию могли отправить, например, в столицу Замбии Лусаку. И как бы мы потом искали друг друга?
Словом, когда вечером в палату вошла лейтенант Мария, я пребывал в расстроенных чувствах.
— Что случилось, Алекс? — присела она рядом. — Отчего столь мрачный вид?
— Меня, похоже, скоро отсюда выпишут, — недовольно буркнул я.
— Так это же хорошо! — с ноткой недоумения воскликнула она. — Здоровье ваше восстановилось, и скоро вы опять станете свободным человеком.
— Да, но если меня отвезут в ЮАР, не факт, что моего дядю, которого, разумеется, выпишут позже, отправят туда же. Мари, свет очей моих, — вцепился я в ее руку, словно герой-любовник из дешевой оперетки, — придумайте что-нибудь, чтобы нас с ним не разлучили! Он и без того провел здесь много лет, у него нет никаких документов, он ведь опять где-нибудь затеряется! Ну неужели у меня нет ни одного шанса задержаться здесь до его выписки?! Прошу вас, помогите!
