Юлян содрал кожу с человека живьем, и сама посылала людей в бой, на смерть. У нее не дрогнула рука прикончить невинного ребенка, который мешал ее планам. За их муками она просто наблюдала, не подозревая даже, что чужая боль может быть более невыносимой, чем собственная. Теперь же она сопереживала страданиям человека, который почти всю жизнь был рядом с ней, принимал и защищал ее с самого начала. Любимого человека. Боль вгрызалась в беззащитное сердце, уничтожая Чжу вместе с Сюй Да. Но если боль одна на двоих, значит, и борются они с ней вместе? Чжу ведь может поделиться с ним волей к жизни, которой ей хватит на двоих? На тысячу! На целый мир!
Она баюкала его в объятиях, раскачивась вместе с кораблем. Их окатывала волна за волной. Крохотный огонек во тьме заливало сверху нескончаемыми потоками воды. Продрогшая Чжу могла только закрывать друга своим телом. Она не поняла, в какой миг ее воли все-таки не хватило. Глаза Сюй Да были все еще открыты, но вода смыла кровь, пузырившуся на его губах, — а новой так и не появилось. Чжу обнимала тело, которое покинули жизнь и дух.
Вот чем она пожертвовала ради своих желаний. Чжу знала, что, подняв глаза, увидит Сюй Да, стоящего по ту сторону завесы дождя. Охрипшим, неузнаваемым для себя самой голосом она поклялась ему:
— Все будет не зря.
За стенами Даду
Войско Оюана встало лагерем на краю голых, бурых зимних полей, окаймлявших город широкой дугой. Оюан никогда раньше не забирался так далеко на север. В Даду было суше, чем он представлял себе: снега всего по щиколотку. Идеально для начала войны. Эта мысль пришла без всякого чувства — ни радости, ни предвкушения. Просто наблюдение. За передним краем центральной армии раскинулись пригороды Даду со множеством усадеб и домов удовольствия. Все это тонуло в глубокой тени внешней городской стены. За ней скрывалась еще одна, ограждающая Императорский Город, и лишь внутри него, за последними воротами, находился дворец. Теперь больше ничего не стояло между Оюаном и его судьбой. Войско и три стены. Еще немножко.
Ветер, задувающий под закатанный полог его юрты, был зверски холодным. В иное время Оюана это раздражало бы, но теперь мир словно отдалился. У Оюана вообще есть тело? Он находился в коконе боли, отсекающей все остальное. Неутолимой. Не осталось преграды между ним и памятью, между ним и страданием. Самая страшная мука накатывала волнами. Каждый раз, поднимаясь на гребень одной волны, он думал, что не вынесет следующей, ибо это невыносимо, но передышка между волнами оказывалась в чем-то даже хуже — ложное облегчение, тогда как он жаждал настоящего.
Войско было потрепано и измотано долгим переходом из Интяня. Что-то — Оюан даже толком не помнил что, да и не хотел этого знать, — случилось с Чу в Цинъюане. Но, по крайней мере, у него остался упертый, до занудства надежный Гэн. Есть кому следить за порядком. У Оюана сложилось отчетливое впечатление, что войско не обрадовалось, когда он вернулся из Цинъюана один, и с еще меньшим энтузиазмом восприняло новость, что теперь они идут на Даду. Только что ему до чувств солдат. Его командиры подчинялись Гэну, Гэн — ему. А солдат гнали на войну кнутом: они — единый организм, ведомый волей Оюана.
Дела шли хорошо. Войско прорвало все линии обороны центральной армии Даду, отделявшие их от столицы. Причем потери, пускай и существенные, оказались меньше, чем предполагал Оюан. Для него стала сюрпризом крайне плохо организованная оборона центральной армии. Это не вязалось с тем, что генерал слышал о Главном Советнике как о командире. Словно обороной вообще никто не руководил.
Оюан смутно помнил предположение Гэна, что Советник пал жертвой придворных интриг. Возможно, эта дикая догадка верна. Впрочем, какая разница, в чем там дело. Главное, ему не нужен Чжу. Да никогда и не был. Оюан побеждает, до цели уже рукой подать. Скоро свершится месть над тем, кто вписал их с Эсенем судьбы в узор мироздания и отнял у них право самим выбирать, как жить и как умереть. А с убийством Великого Хана, которое станет последним деянием Оюана, обретет смысл весь тот ужас, что он сотворил и пережил.
— Раны еще не осматривали? Заштопать надо.
Это Гэн осторожно перешагнул порог юрты.
Оюан вслед за Гэном посмотрел на свои руки и с удивлением увидел несколько кровоточащих порезов. Наверное, он получил их во время последней схватки, но непонятно, когда именно. Его руки — эти маленькие, тонкокостные, ненавистные руки — показались ему чужими, еще более, чем обычно. Порезы не саднили. Может, где-то на теле есть и другие раны, которых он не заметил и не ощутил? Вдруг он разваливается на части по-настоящему, а не только в своем пылающем внутреннем мире?
— Царапины…
Лишь бы продержаться до победы, а там можно и разваливаться. Однако эта новая бесчувственность вызывала у него тоску по физической боли. Она хотя бы давала передышку от нескончаемой эмоциональной агонии.
Он с яростью, почти с похотью представил, как кромсает собственную плоть ради облегчения. Но одновременно с этим образом пришло понимание: время облегчения миновало. Настал час конца.
— Скорее всего нам нужно продержаться несколько дней, а там они протрубят сигнал к отступлению и вернутся в Даду, — задумчиво сказал Гэн. — Тогда начнем осаду. Людей не хватает, наверное, не получится провести достаточно мощную атаку и пробить стены. Придется вести долгую осаду.
У Оюана не было никакого желания вести осаду, тем более долгую. Он понимал, что скорее всего придется. Но даже мысль об ожидании казалась невыносимой.
Гэн, словно почуяв его неохоту, предложил:
— Может, осада и не понадобится. Что, если заслать в город отряд? Пусть откроют нам ворота.
Оюану ничего так не хотелось, как избежать осады, но…
— Пустая трата времени. Стража у ворот будет начеку, опасаясь именно этого. Мы не сможем туда проникнуть.
— Ну почему же. У меня есть человек в Даду. Возможно, за хорошую награду он поможет провести отряд в город. Только отряд должен быть маленький, несколько бойцов. Не уверен, что этого хватит. Но если вы хотите попробовать, надо поторапливаться. Пока Даду не забаррикадировался изнутри.
Оюану показалось странным, что Гэн, уроженец Хэнани, имеет связи в Даду. С другой стороны, все логично: просто Вселенная ведет его к победе. В нем взмыло чувство неизбежности, которое не принесло радости — только предчувствие конца.
— Свяжитесь с этим человеком, — сказал он. — Соберите отряд. Мы
