– Рад, рад нашей встрече, – бойко заговорил Гольдман, протягивая короткопалую и плотную, почти квадратную кисть. – Поздравляю с успехом. Создание Каховского плацдарма – это и ваш труд, я понимаю…
Землячка строго посмотрела на гостя. Для этой цели она использовала свой лорнет. Эта штуковина в черепаховой оправе, парижского происхождения, возводила прочную стенку между ней, большевистской аристократкой, и плебеем Гольдманом. «Лебезит, – подумала Розалия Самойловна. – Ищет подходы к главному… Скоро начнет свои заступнические речи».
Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, и Землячка демонстративно взглянула на часы – маленький золотой швейцарский «лонжин» на цепочке, который она извлекла из кармашка. Розалия Самойловна была проста с красноармейцами, с рядовыми командирами, ела с ними из одного котелка и заводила свойские беседы в грязных, вонючих окопах или в обкуренных махрой хатах. Но этот маленький канцелярский человечек, судя по всему, не нюхавший пороха, не заслуживал такого отношения. Он не был представителем народа, как это понимала Землячка. Так, выскочка.
Гольдман сумел своим взглядом подчеркнуть, что он заметил замечательные вещи у Розалии Самойловны.
– Память о доме, – сказал он понимающе и покачал головой. – Кстати, как поживает ваш папа? Как братья?
После этого вопроса Землячке очень захотелось выгнать своего посетителя. С папой, представителем крупной буржуазии, она давно не поддерживала отношений. Братья ее оказались липовыми революционерами и не признали большевиков. Они не поняли порыва к немедленному коммунизму, который был свойствен подлинным ленинцам, в том числе Землячке.
Интересно, Гольдман задал вопрос по глупости или он знает гораздо больше того, что можно предположить?
– К черту! – сказала Землячка. – Кончайте ваш политес, Гольдман. Вы хотите поговорить о Кольцове? Выкладывайте! Но предупреждаю: вопрос о трибунале решенный, вина несомненна.
– Розалия Самойловна, в апреле, всего лишь несколько месяцев назад, вы изволили отдать под трибунал неких Савелова и Хруцкого, – сказал Гольдман, неожиданно преобразившись: исчез заискивающий тон и взгляд из расплывчато-умильного превратился в узкий, жалящий лучик. – Их расстреляли. Должен сказать, что они были также сотрудниками Регистрационного отдела РВСР. Негласными. Там провели расследование. Оно показало необоснованность обвинений. То есть вы занялись тем же делом, из-за которого вас изгнали из Восьмой армии.
Землячку передернуло.
– При чем здесь Савелов и Хруцкий? – спросила она, глядя на Гольдмана ненавидящими глазами. – И какое отношение к вам имеет Регистрационный отдел?
– Мы учреждение хорошо информированное, – пояснил, удивляясь вопросу, Гольдман. – Лев Давидович Троцкий возвращается из Польши, он может узнать об этом, и тогда… тогда он потребует снятия вас и с этой работы в армии… Я не понимаю, – очень мягко сказал Исаак Абрамович, – зачем вам нужны осложнения? Из-за Кольцова вы получите врагов в лице Дзержинского и Троцкого. Одновременно. Это серьезно.
Розалия Самойловна задумалась. Отложила лорнет. Гольдман – типичный хитрый чиновник, сукин сын, чего еще в нем искать? Щуря глаза, она смотрела сквозь Гольдмана. Посетитель виделся ей расплывчатым пятном, увенчанным поблескивающим шаром головы.
– Вы, товарищ, стараетесь меня запугать, – сказала она. – Эти ссылки на авторитеты – хитрый прием.
Гольдман тянул время. Он ждал радиограмм. Насколько он знал Склянского и Дзержинского, великих аккуратистов, работающих строго по часам, даже по секундной стрелке, сообщения должны были уже прийти. Какая-то канцелярская задержка…
– Розалия Самойловна, зачем мне вас запугивать? Разве я не знаю, что вас невозможно запугать? Разве я не знаю вашу храбрость и самоотверженность? Не сомневаюсь, что вы в числе первых ворветесь в Крым, будете участницей победы над Врангелем. Не удивлюсь также, если вы займете в Крыму какой-либо из важнейших постов…
Гольдман только догадывался о том, что Землячка намерена хлопотать о руководящей партийной должности в Крыму. До него доходили обрывки слухов, и он понимал, что эти сведения обоснованны.
Розалия Самойловна снова взяла лорнет. Нет, она не разглядела как следует этого смешного человечка. Недооценила. Он знает то, о чем она говорила только с Лениным, с глазу на глаз. Да, она хотела заняться превращением Крыма в пролетарский райский уголок, в котором не осталось бы никого из белой нечисти. Великая цель! Неужели этот Гольдман способен помешать ей?
– Вы блефуете, – сказала она.
В этот момент, постучав, в кабинет вошел секретарь-помощник, вышколенный, строгий, похожий на гимназического учителя, одетого в хаки. Поражали его аккуратнейшим образом навернутые обмотки. Это говорило о том, что они в Политотделе не пользуются никакими благами, живут, как простые красноармейцы. Стиль Землячки.
Секретарь, покосившись на Гольдмана, положил на стол несколько бумажек и выразительно постучал пальцем по двум из них. Землячка пробежала тексты, используя лорнет как лупу. Это были расшифровки двух чрезвычайно срочных радиограмм. Троцкий требовал немедленного освобождения Кольцова. От имени РВСР. Того же требовал и Дзержинский от имени ВЧК.
Неужели в словах Гольдмана не было никакой мистификации? Выходит, что так. Розалия Самойловна почувствовала звон в ушах, словно от близкого выстрела. Верный признак приближающегося нервного припадка. Только не сейчас!
– Идите, – сказала она секретарю резко.
Разговор надо было заканчивать. Нет, она не хотела крупных осложнений. Обращаться к Ленину? Но она и так шлет ему бесконечные письма, сообщая о разгильдяйстве и политической близорукости военачальников. Нельзя быть слишком назойливой. Бороться с Троцким? Но формально Политотделы подчинены РВСР. Вообще черт его знает кому они подчинены! Если бы можно было выполнять волю только одного человека – Владимира Ильича! Но он окружен кольцом чиновников. Незрелых политически. Все это пена революции, закрывшая от глаз вождя самых преданных, самых чистых!
Нет, армии она не хотела лишиться. Перспективы работы в Крыму тоже.
– Получите вашего Кольцова, – сказала она. – Я походатайствую о его освобождении от следствия и суда. Только, пожалуйста, немедленно уезжайте отсюда вместе с ним. Да-да, немедленно!
Гольдман все еще лунным пятном маячил в кабинете.
– Слышите! Идите, идите, идите!
Она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Кровь отливала от и без того бледных щек. Дорого даются компромиссы настоящему революционеру, очень дорого!
