и опустил руку на голову Эльзы. — Не плачь, дитя мое. То, что случилось, много лучше того, что могло бы быть с твоим мужем. Ну, где же воины? А вот и они! Нужно отнести тело в часовню. Убитых пускай отвезут на городское кладбище, а отпевать ли их — это уж будет решать епископ Валентин. И пойдемте отсюда — время за полночь. Храни нас всех Господь!
Глава 6
«Кто, если не я?»
«Здравствуй, мама! Здравствуй, моя любезная жена и королева! Здравствуй, мой дорогой сын, которого я не видел, но так люблю, что, кажется, сердце мое согревается этой любовью, как бы далеко мы ни были друг от друга. Наконец-то у меня явилась возможность написать вам. Столько событий произошло, и хотелось бы обо всем рассказать подробно, но в том нет нужды — мои посланные это сделают лучше, чем способно написать перо. Тем более что поедет в Лондон Блондель, а уж у него воображение и красноречие — не чета моим. Скажу лишь, что и в боевых походах мне не случалось переживать столько волнующих событий за столь краткое время.
В твоем письме, матушка, ты выразила беспокойство о моем здоровье. Вот так новость! Когда же это оно у меня было плохим? Здоровьем я в тебя и молю Бога, чтоб ты и впредь подавала мне в том благой пример. Что до сломанной ноги, то я, по правде сказать, уж позабыл, которая была сломана. Это, само собой, шутка, однако нога действительно давным-давно не болит и даже не напоминает о переломе.
Беренгария! Что же ты так мало написала мне о мальчике? Я хочу о нем знать все: каковы у него глаза, волосы, что любит он есть и часто ли плачет. (Матушка говорит, что до двух лет я был плаксой! И не хотелось бы верить, да она не мастерица привирать.)
Знаю, что сильнее всего вас волнует, когда же мы увидимся. Надеюсь, ждать уже куда меньше, чем мы ждали до сих пор. А большего пока сказать не могу.
И последнее. Мама! Передай разлюбезному братцу Иоанну, что мое терпение истощилось! Если еще хотя бы раз он посмеет до моего возвращения устроить смуту в какой-либо из частей королевства, если не выполнит хотя бы одного твоего приказа или будет вновь распускать гнусные слухи (не важно — о мнимой ли гибели короля, или о чем-то ином, подрывающем спокойствие в народе), то клянусь моим мечом — я вскоре заставлю его пожалеть обо всех прежних выходках сразу! Не буду грозить ему смертью, потому что он — твой сын, в нас течет одна кровь. Я не убью его. Но он потеряет все и не будет прощен, если только теперь же не образумится.
Это все. Надеюсь, что Господь пошлет нам скорую встречу и молюсь о ней, потому что знайте: скучаю не менее вашего. Хотя женщины обычно не верят мужчинам, когда те признаются в своей тоске по ним и по дому. Вы все уверены, что нам по душе лишь походное седло. А я так мечтаю взять на колени сына и долго-долго играть с ним, слушая его лепет, не думая ни о каких битвах, ни о каких победах!
Сердце мое с вами, как и всегда, любимые мои!
Обнимаю и молюсь за вас.
Ричард»
Король отложил перо, долго искал глазами песочницу, а найдя, щедро и густо присыпал написанное.
На самом деле ему хотелось написать много больше. Но нельзя. Нельзя доверить бумаге замыслов, от исполнения которых сейчас так много зависит.
В очаге медленно разгорались, треща и слегка дымясь, влажные ольховые дрова. Комнату наполнял их сочный запах, но тепла они давали покуда мало, и у Ричарда явилось желание взять с постели свой плащ.
«Ого! Я становлюсь неженкой! — с досадой подумал он. — Вот они — пять месяцев относительного покоя, стоит только привыкнуть! А ведь на самом деле здесь совсем не холодно».
Но озноб тотчас проник ему под рубашку и мурашками пробежал по спине. Ричард невольно поежился, стряхивая с письма просохший песок.
И тотчас чьи-то ласковые руки осторожно набросили на его плечи нечто мягкое и теплое. Пушистый мех приятно защекотал шею.
— Спасибо, Блондель! — проговорил король, не сомневаясь, что в комнату никто не мог войти без стука, кроме его верного друга, и что одному только Блонделю могло прийти в голову принести подбитый мехом плащ, дабы Ричарду было поуютнее в непротопленной комнате. Да и набраться дерзости не подать плащ, а просто так вот накинуть его на короля мог, пожалуй, тоже лишь рыцарь-трубадур.
— Блондель еще видит десятый сон! Вообще чуть не весь замок спит, будто на всех так подействовало приближение зимы. А ты по-прежнему встаешь рано!
Голос, произнесший эти слова, заставил Ричарда взлететь из кресла, в душе изумляясь собственной тупости: только одни руки на свете могли коснуться его с такой нежностью, а он не понял! Однако как это может быть?!
— О, Господи! Мама! Но как ты сюда?..
Элеонора Аквитанская расхохоталась. И тут же, залившись слезами, которых, против обыкновения, даже не пыталась сдержать, кинулась на грудь сыну:
— Глупый мальчик! Больше двух лет не видеть тебя, не слышать твоего голоса... И что же — я могла ждать дольше? Прости, я прочитала твое письмо, когда стояла у тебя за спиной. А ты и не услышал, как я вошла.
— Я не слышал даже, как опускали мост и как ты по нему проехала. Оглох я, что ли?
Ричард крепко прижал к себе королеву, потом слегка отстранил и всмотрелся в ее лицо. Нет, вроде бы не постарела. Те же удивительные изумрудные глаза, украшенные тонкой сеткой морщинок, те же твердо сложенные, по-прежнему сочные губы, тот же бронзовый венец волос, сколотых черепаховыми гребнями. Только тончайшая розовая каемочка вокруг глаз выдает и бессонные ночи, и тайные слезы, которых она
