берегу Невы. К тому же следователям вверенного полковнику Судейкину жандармского управления в участии в допросах Войды после его передачи в Корпус было категорически отказано. Сейчас, стоя перед разъяренным шефом, он посчитал за благо помолчать – не без основания полагая, что обвинения в его адрес еще не закончены.
– И вообще, господин полковник! – Дрентельн остановился прямо напротив Судейкина, вперил в него тяжелый взгляд налитых кровью глаз. – И вообще: как это у вас хватило ума «засветиться» в Литовском замке со своими грязными делишками? Господин Путилин недавно не без иронии интересовался – что это жандармский полковник Судейкин позабыл в Литовском замке? И о Захаренке твоем знает проклятая полицейская ищейка – почему??? Почему ты не принял элементарных мер предосторожности, нахально ведя оперативную работу в тюремном учреждении, Жандармскому корпусу не подведомственном? Ты хоть понимаешь своей проспиртованной башкой последствия того, что Ландсберг может рассказать о сделанном ему тобой, жандармским полковником, предложении?!
– Но «игру» с Ландсбергом я начал с вашей санкции, ваше высокопревосходительство, – попытался напомнить шефу Судейкин. – Что же касаемо моих визитов в Литовский замок, то как же иначе я мог поддерживать контакт с агентом Захаренко и провести беседу с Ландсбергом? Не садиться же, простите, самому в тюрьму за поджог или кражу лошадей?
– Молчать! М-молчать, полковник! Ты что же, негодяй, пытаешься и меня впутать в свои грязные прожекты? – завизжал Дрентельн, едва удерживаясь от того, чтобы не влепить Судейкину оплеуху. – Боже, с какими идиотами мне приходится работать! Это был твой план, полковник! И только твой! Или ты забыл о рапорте, который, к счастью, хранится у меня?!
– Виноват, ваше высокопревосходительство!
– «Виноват»! Разумеется, виноват! И потом – что за неуместная ирония, полковник? С поджогом и прочее! Ежели всякий… – Дрентельн проглотил готовое сорваться оскорбление. – Ежели каждый жандармский офицер будет советоваться со своим начальством о методах и способах выполнения им тайной миссии, то грош цена такому офицеру в базарный день! Ежели надо, делайте поджог! Крадите лошадь, голубем оборачивайтесь – но проникайте в потребные места незаметно, не привлекая внимания. Или, по крайней мере, делайте так, чтобы этот негодяй-смотритель замка не распускал свой болтливый язык перед каждой полицейской ищейкой!
– Виноват, ваше высокопревосходительство.
– А коли виноват, так и подчищай за собой! – Дрентельн, к немалому облегчению Судейкина, вернулся за свой стол, и уже спокойнее спросил. – Что мы можем немедленно организовать относительно смотрителя Литовского замка?
– Обвинение в злоупотреблениях! – немедленно отозвался, будто ждал этого вопроса, Судейкин. – Головой ручаюсь, ваше высокопревосходительство, что немедленная ревизия неизбежно вскроет злоупотребления и с денежными средствами, и с пожертвованиями, и махинации с кормежкой арестованных. Если же оных злоупотреблений нет, то они непременно появятся – с помощью моих ревизоров!
– Организуй, завтра же! Чтобы его самого, голубчика, под суд! Чтобы и думать забыл обо всем прочем!
– Слушаюсь! Захаренко, полагаю, тоже придется убирать – хотя жалко, не скрою! Опытный и даже весьма способный агент, ваше высокопревосходительство.
– О своей головенке думай! Не время о чужих печалиться, дурень!
– Слушаюсь! – Судейкин помолчал, оглянулся на дверь и сделал несколько шагов вперед, наклонился к столу Дрентельна. – Позволю себе высказать дерзкое предположение, ваше высокопревосходительство. Корень зла – Путилин! А он, осмелюсь напомнить, чуть ли не ежедневно головой своей рискует. По таким притонам шныряет, что и подумать жутко! Лично в поимках и прочих рискованных литерных мероприятиях до сих пор участие принимает…
Судейкин умолк, напряженно ловя в лице Дрентельна знак одобрения. Тот долго молчал, играя пальцами рук.
– Да, Путилин – голова бедовая, – прервал, наконец, молчание Дрентельн. – Бедовая – но светлая и честная. Безгрешная душа, хоть и весьма опасен! Его не трогать! – поднял шеф жандармов на Судейкина тяжелый взгляд. – Слышишь – не трогать! Даже думать забудь лишать Россию такого человека. Понял?
– Так точно, ваше высокопревосходительство! – с готовностью и еле различимым разочарованием выпалил Судейкин. – А как же с Ландсбергом быть, Александр Романович? Имея с ним приватную беседу, я вынес убеждение в том, что посеянные злаки вполне очевидно могут принести свои плоды.
– Могут или принесут? Говори яснее, полковник, не жуй мочало!
– Для начала надо бы организовать его побег, – уклонился от прямого ответа Судейкин. – А там поглядим. С беглым-то, в случае чего, разговор короток.
Дрентельн опять надолго замолк, потом, наконец, заговорил:
– О Ландсберге, как и прочих твоих мерзостях, слышать я более не желаю. И говорю о нем с тобой, полковник, в последний раз! И еще запомни, полковник: начал дело – доводи до конца. Но знай: если что – сам пойду по твоему следу, всю Россию с Европой переверну. Понял меня?
– Понял, ваше высокопревосходительство! – Судейкин, поняв, что на сегодня разговор закончен, четко повернулся и вышел из кабинета.
До самого утра, ворочаясь без сна, Судейкин размышлял над странным напутствием Дрентельна. Так ничего и не решив в ту ночь, под утро жандармский полковник прямо из горлышка выдул мужицкую «сороковку» с красной головкой и забылся тяжелым сном пропойцы.
Глава одиннадцатая. Перед этапом
Вернувшись в камеру после рандеву с таинственным посетителем, Ландсберг испросил у приставника дозволения лечь на койку раньше положенного времени, до отбоя. Объяснять причину не пришлось: тюремщик и без объяснений понял, что суровый приговор, кровавая стычка с каторжниками, последовавшее пребывание Карла в карцере не могли не истощить нервную нагрузку новичка-арестанта. Приставник также мгновенно просчитал свои выгоды от предстоящего на следующий день свидания Ландсберга с приехавшим братом. Свидание с родней означало денежную разживу осужденного, и часть этой разживы тюремщики считали своей законной добычей. Стоило ли в видах подобной перспективы огорчать и озлоблять арестанта? Всякое попущение тюремными правилами сулило приставнику лишний рублишко-другой.
Приставник кивнул и даже предложил Карлу на вечер почти целую свечу.
Растянувшись на койке, Ландсберг долго глядел на ровно горевший огонек, вяло перебирая в мыслях богатый событиями день.
Сделанное таинственным посетителем предложение о «покупке» свободы, как ни странно, не вызвало у Ландсберга ни искреннего возмущения честного офицера, ни безумной радости человека, перед которым замаячил призрак свободы. Он еще не свыкся со своим ужасным будущим – наверное, поэтому его не напугало недвусмысленное предупреждение тюремщика о неизбежной мести матерых преступников за убитых и покалеченных Карлом обидчиков Васи Печонкина. А паче того – за их поколебленный «чистоплюем из благородных» авторитет хозяев тюремного мира.
Закинув руки за голову, Ландсберг с грустью вспоминал умершего на его руках первого своего тюремного друга, дивился его искреннему беспокойству за судьбу совсем чужого арестанта из благородных. Ясно сознавая, что умирает, Вася-Василек захотел передать судьбу неискушенного в тюремных сложностях Карла в покалеченные руки своего должника Ефима. Ландсберг никогда не видел этого Ефима и не
