Произошла короткая, но жестокая схватка. Кое-кто узнал Мартина и поспешил унести ноги. Остальные опешили при виде трех джентльменов, вооруженных мечами, – вид вновь прибывших не оставлял ни малейшего сомнения в их намерениях. Мечи были скрещены, но, когда один из разбойников получил сквозной удар в живот, а двое других были ранены, они решили, что с них достаточно. Карелли и Морис со сверкающими от возбуждения глазами рыскали по дому в поисках других жертв, а Мартин бегом поднялся по лестнице к Аннунсиате. Она стояла, измученная, дрожащая, с широко открытыми глазами, сжав обеими руками игрушечный, уже бесполезный, меч.
Мартин обнял ее. Тело ее от напряжения было твердым, как железо. Она смотрела перед собой невидящими глазами.
– Все в порядке, – сказал он. – Все в порядке. Все уже кончено. Я – здесь. Аннунсиата! Все в порядке.
Медленно, очень медленно Аннунсиата посмотрела на свои руки, побелевшие от напряжения, с которым она стискивала меч, и с усилием стала разжимать пальцы один за другим. Меч выпал из рук и с лязгом покатился по лестнице вниз, где отец Сент-Мор осматривал раненых. Ее начала колотить крупная дрожь, и Мартин обнял ее крепче и сильнее прижал к себе. Волосы Аннунсиаты пахли дымом.
– Мартин? – тихо произнесла она и немного отстранилась, чтобы получше разглядеть его лицо. По щекам Мартина бежали слезы, но Аннунсиата не чувствовала ничего. Ничего, кроме смертельной усталости. – Мартин, – повторила она, – я так устала.
– О, моя леди! – сказал он, и больше слов у него не было.
Аннунсиата закрыла глаза. Он снова обнял се и крепко прижимал к себе до тех пор, пока не утихли его рыдания, а затем бережно, как величайшую драгоценность, взял ее на руки и отнес в спальню.
Они загасили пожары, залатали, где могли, дыры и пробоины, похоронили мертвых и перевязали раненых, выбросили поломанную мебель и разбитое стекло и попытались определить, насколько хорошо поживились мятежники. Во рву нашли тело отца Клауда, изуродованное до неузнаваемости, и похоронили его. Они забили изувеченных лошадей, освежевали туши, чтобы скормить собакам, восстановили мост, используя те доски, которые предусмотрительно приказала сохранить Аннунсиата, и застеклили окна, насколько позволял им оставшийся пригодный материал. Большинство слуг, разбежавшихся, когда мятежники ворвались в дом, вернулись назад, хотя некоторые и не посмели. Мартин определил их на работы по восстановлению разрушенного дома, пообещав награду за верность. Они выглядели очень пристыженно, потому что оставили свою хозяйку одну защищать лестницу. Так как главные ценности были спрятаны в тайнике, потери оказались не особенно большими, но Мартин сильно сокрушался, глядя на разгром, учиненный нападавшими. Они варварски, почти без остатка, уничтожили огромную коллекцию книг, так долго и бережно собираемую им. Если бы Аннунсиата не удерживала лестницу и мятежникам удалось попасть в верхние комнаты, коллекцию, наверное, разорили бы полностью.
Мартин спал в главной спальне вместе с Аннунсиатой, и, если кто-то из слуг и считал это странным, то вслух никто не высказывался. Карелли и Морис обменялись удивленными взглядами, но затем решили, что он спит в другой кровати, оберегая беспокойный сон их матери. Сами они спали в детской. Маленьких детей по ночам еще мучили кошмары, они, плача, просыпались, но тут же успокаивались, увидев своих охранников и спасителей, спящих рядом.
Прошла неделя. Приближалось Рождество, хотя для всех оно было очень странным. Принц Вильгельм Оранский со своей армией так и не вступил в Лондон, король до сих пор находился в Уайтхолле, а датские солдаты все еще охраняли его.
Большая часть населения была уверена, что принц Вильгельм убьет короля, и видели в нем второго Кромвеля.
Накануне Рождества наступили сильные холода, а поскольку окна в доме были перебиты, сохранять тепло было очень сложно. Все собирались в студии – окна в ней пострадали меньше всего – и зажигали большой камин, горевший тем странным огнем, который бывает только в лютую стужу. Аннунсиату, бледную и худую, все время колотил сильный озноб, несмотря на то, что она сидела рядом с пылающим камином, укутанная в теплый шерстяной плащ. Потрясение от пережитого окончательно расстроило ее нервы, она постоянно мучилась от бессонницы, совсем не могла есть, и поэтому силы восстанавливались крайне медленно. Мартин читал ей вслух, пытаясь хоть немного отвлечь от мрачных мыслей, женщины шили, Карелли и Морис играли с малышами. Когда за окном раздался стук копыт, было уже совсем темно. Мартин прекратил чтение, и все замерли. Аннунсиата, услышав громкий стук в главную дверь, вздрогнула, а Мартин успокаивающе сказал:
– Все в порядке. Там только один человек. Должно быть, какие-то новости.
Он поднялся и прошел в холл. Берч и Доркас настороженно проводили его взглядом. Хлорис посмотрела на хозяйку – ее всю трясло. «Хозяин так добр к ней, – думала она. – Обращается с ней, как с малым ребенком, а не как со взрослой женщиной. Но чего ждать, когда она поправится? Их будущее ничуть не лучше прошлого». Хлорис не видела никакого выхода. А что станется с малышкой Альеной? А сыновья графини? Они уже сейчас удивлялись, почему Мартин так заботится об их матери.
В комнате наступила тишина, не раздавалось ни звука, кроме потрескивания огня в камине. Но двери в студии были сделаны из толстого дерева, и никто не мог расслышать, что происходит в холле. Через несколько минут Мартин вернулся один, с помрачневшим лицом. Он сосредоточенно, с жалостью посмотрел на Аннунсиату, подошел к ней, встал перед ней на колени и взял ее за руки. За всем этим брезжил слабый лучик надежды.
– Моя леди, – сказал он, – как я и думал, это были новости. Из Лондона.
Аннунсиата впилась в него взглядом.
– Королю удалось бежать из Уайтхолла, – продолжал Мартин. – Он невредимым добрался до Франции. Говорят, что Вильгельм Оранский сам позволил ему бежать, не обеспечив надежной охраны. Все кончено.
За всю неделю, прошедшую с тех пор, как захватчики ворвались в замок, Аннунсиата ни разу не проронила и слезинки, но сейчас горячий поток слез хлынул из ее глаз.
– Мы потеряли его, – выговорила она наконец. Слезы, скатившись по ее лицу, упали ему на руки.
Этого Мартин вынести не мог.
– Нет, – сказал он, сжимая ее пальцы. – Это он бросил нас.
«Хорошо, что она хотя бы заплакала, тем самым облегчив душу», – подумал он и повторил:
– Моя леди, все кончилось.
Собравшиеся примолкли, думая о том, что их ждет. Карелли и Морис с недоумением взирали на эту картину: сводный старший брат Мартин стоял на коленях у камина и горячо смотрел на их мать, а она, сцепив руки на коленях, так низко наклонила голову, что красное пламя камина отсвечивало в ее слезах, льющихся из глаз.
