Пертинакс приподнялся на ложе:
— Может быть, ты так думаешь оттого, что твой брат доверил тебе какую-то особенную тайну?
В покоях было слишком мало света, он не мог в этих потемках ясно различить черты своей подруги. Но когда она заговорила, в голосе послышалось отвращение:
— Мой брат... Ты же прекрасно знаешь, мы абсолютно не общаемся, я отказалась видеться с ним.
— И напрасно.
— Как ты можешь такое говорить? Он же посмел подослать убийц к нашей сестре Луцилле, он велел умертвить мою невестку Криспину! Он с каждым днем все больше сближается с худшими подонками Рима. Это просто чудовище! В голове не укладывается, что такой выдающийся человек, как мой отец, мог зачать подобное отродье!
Бунтарская горячность возлюбленной взволновала городского префекта, и он нежно поцеловал ее в щеку:
— Я это говорю для твоего же блага. Коммод беспощаден к тем, в ком подозревает противников, даже — больше скажу: особенно если они с ним в родстве. Ты удалилась от двора, держишься на расстоянии от императорского дома — это не пойдет на пользу вашим отношениям. А ведь он, как я узнал, недавно приказал умертвить одну из ваших теток по материнской линии, жившую в Ахее.
— Зевс всемогущий! Почему же ты мне об этом не сказал?
— Не хотел тебя пугать. Вероятно, я не прав. И все же настаиваю: твое добровольное затворничество по-настоящему рискованно. Позволь мне ради твоей безопасности попытаться помирить тебя с императором.
Корнифиция вздрогнула, инстинктивно прижалась к любовнику:
— Ты такой добрый, прямодушный, — она потеребила пальцами шелковистую бороду Пертинакса. — Без тебя я была бы совсем одна в этом городе, где больше ничего не осталось, кроме страха и доносов.
— Зачем ты мучаешь себя, Корнифиция? Не надо так.
— Я знаю, но ничего не могу с собой поделать. Все мои помыслы отравлены этой тревогой. Особенно в последние недели. Предзнаменований и таинственных примет все больше. Чего стоит хотя бы тот подземный толчок, что был в прошлом месяце, помнишь?
На сей раз, и Пертинакс в свой черед ощутил, как по спине пробегает холодок. Как все римляне, он несокрушимо верил в предостережения, посылаемые богами. Да и от его внимания не укрылось, что странных, настораживающих явлений стало многовато, они следуют одно за другим.
Он так надолго примолк, что Корнифиции сперва даже показалось, будто возлюбленный задремал. Она прильнула к нему:
— Во имя Венеры, скажи, что с тобой? — прошептала она. — О чем ты вдруг задумался?
— Мне вспомнился один случай, о котором я когда-то слышал от отца. По его словам, в тот день, когда я появился на свет, суточному цыпленку каким-то чудом удалось взобраться на крышу нашего дома. В то время как все дивились такому подвигу, цыпленок соскользнул оттуда и разбился об землю. Встревожившись, отец отправился в ближний город, чтобы посоветоваться с колдуном. Тот ему растолковал, что его сын достигнет высших почестей, но это его погубит. Всякий раз, когда отец упоминал об этой истории, он ворчал: «Вот шарлатан! Наболтал ерунды, лишь бы прикарманить мои денежки!».
Глубоко вздохнув, Пертинакс продолжал, словно говоря сам с собой:
— Ныне, оценивая свое положение, я говорю себе, что подняться выше уже не смогу. А значит, надобно допустить, что мой час близок...
— Замолчи. Не желаю больше такого слышать. Если потеряю тебя, я умру!
С какой-то отчаянной жадностью Корнифиция впилась губами в его рот, она льнула к нему так, словно хотела, чтобы их тела навеки слились, сплавились воедино. Но вдруг замерла:
— Слышишь?
Сердце Пертинакса, сорвавшись в галоп, бешено колотилось, дыхание хрипло рвалось из легких, и он отозвался:
— Ничего... Обними меня покрепче.
В эти беспокойные дни любовь оставалась для них лучшим противоядием, она гнала прочь смертную тревогу.
Но молодая женщина опять вздрогнула: в дверь постучали — два повелительных удара. Раздался голос, и он показался угрожающим:
— Господин Пертинакс!
Любовники в смятении переглянулись.
— Господин Пертинакс!
Дверь со зловещим скрипом распахнулась. У Корнифиции вырвался крик, она всем телом отпрянула от любовника. В опочивальню, освещая себе путь александрийской лампой, ворвались двое. Она их тотчас узнала. Один — дворцовый распорядитель Эклектус, другой — Эмилий, префект города: оба приспешники ее брата. Первым заговорил Эмилий:
— Оставь нас, женщина, — приказал он. — Нам нужно потолковать с господином Пертинаксом.
— Еще чего! — яростно вскинулась она.
Теперь в свою очередь заговорил и Пертинакс, голос у него поначалу дрогнул, но после первых же слов зазвучал твердо:
— Я вас уже давно жду. Теперь я свободен от тревоги, что грызла меня днем и ночью. Что ж, исполняйте свой грязный долг!
— Сейчас не время демонстрировать стоицизм, — проворчал Эмилий, раздраженный чрезмерной напыщенностью «старого римлянина». — Тебе придется последовать за нами в лагерь преторианцев.
— Зачем тратить время на то, что со всей очевидностью станет лишь жалкой комедией суда? Убейте меня здесь, и покончим с этим!
— Кто говорит о твоем убийстве? — вмешался Эклектус. — Коммод мертв. Мы пришли, чтобы предложить тебе порфиру.
Корнифиция по-детски зажала себе рот ладонью, удерживая новый вскрик.
— Может быть, мне следовало помалкивать, не говорить при ней? — извиняющимся тоном продолжал дворцовый распорядитель.
— Это не имеет значения.
Пертинакс спрыгнул с ложа. Это был рослый мужчина, но с возрастом он отяжелел. Его брюхо болталось, словно дряблый бурдюк. Длинная борода, украшавшая его лицо, спускалась почти до самой груди, и было заметно, что члены его подтачивает артроз. С потаенной усмешкой Эклектус подумал, что в своем простейшем обличье сей грядущий Цезарь не слишком внушителен.
— Вы говорите, Коммод умер? Но как это случилось?
— Когда он в двенадцатом часу выходил из ванны, с ним случился приступ, и все усилия, предпринять, чтобы вернуть его к жизни, оказались напрасны.
— Но почему вам пришло на ум выбрать меня его преемником? Кроме всего прочего, мы, насколько мне помнится, никогда не были особенно близки.
— Если и так, знай, что не мы тому виной. Повинуясь императору, нам подчас приходилось поступать так, как мы, разумеется, никогда не стали бы действовать при добродетельном властителе. Ты же всегда принимал нас за заурядных интриганов без совести и чести. И вот мы здесь, под твоим кровом, это доказывает, что ты ошибался. Мы же уверены, что ты один способен заставить войска провинций без спора признать твою власть. Только тебе дано избежать распрей военачальников, рвущихся к порфире, а мы, повидавшие худшие времена Республики, знаем, к чему это приводит. Не уклоняйся же, согласись ради блага отечества.
