Как ни чужды были д'Артаньяну придворные уловки, он всё же почувствовал холодок, которым веяло от этого приёма.
— Увы! — воскликнул он. — Я вижу, как недостаёт мне сейчас письма с рекомендацией, данного мне отцом.
— Действительно, — ответил де Тревиль, — я удивлён, что вы пустились в столь дальний путь без этого единственного волшебного ключа, столь необходимого нашему брату беарнцу.
— Письмо было у меня, сударь, и, слава богу, написанное как полагается! — воскликнул д'Артаньян. — Но у меня коварно похитили его!
И он рассказал обо всём, что произошло в Менге, описал незнакомого дворянина во всех подробностях, причём речь его дышала жаром и искренностью, которые очаровали де Тревиля.
— Странная история… — задумчиво произнёс капитан мушкетёров. — Вы, значит, громко называли моё имя?
— Да, конечно. Я был так неосторожен. Но что вы хотите! Такое имя, как ваше, должно было служить мне в пути щитом. Судите сами, как часто я прикрывался им.
Лесть была в те дни в моде, и де Тревиль был так же чувствителен к фимиаму, как любой король или кардинал. Он не мог поэтому удержаться от выражавшей удовольствие улыбки, но улыбка быстро угасла.
— Скажите мне… — начал он, сам возвращаясь к происшествию в Менге, — скажите, не было ли у этого дворянина лёгкого рубца на виске?
— Да, как бы ссадина от пули.
— Это был видный мужчина?
— Да.
— Высокого роста?
— Да.
— Бледный, с тёмными волосами?
— Да-да, именно такой. Каким образом, сударь, вы знаете этого человека? Ах, если когда-нибудь я разыщу его, — а клянусь вам, я разыщу его хоть в аду…
— Он ожидал женщину? — перебил его де Тревиль.
— Уехал он, во всяком случае, только после того, как обменялся несколькими словами с той, которую поджидал.
— Вы не знаете, о чём они говорили?
— Вручив ей ларец, он сказал, что в нём она найдёт его распоряжения, и предложил ей вскрыть ларец только в Лондоне.
— Эта женщина была англичанка?
— Он называл её миледи.
— Это он! — прошептал де Тревиль. — Это он! А я полагал, что он ещё в Брюсселе.
— О сударь, — воскликнул д'Артаньян, — скажите мне, кто он и откуда, и я не буду просить вас ни о чём, даже о зачислении в мушкетёры! Ибо прежде всего я должен рассчитаться с ним.
— Упаси вас бог от этого, молодой человек! — воскликнул де Тревиль. — Если вы встретите его на улице — спешите перейти на другую сторону. Не натыкайтесь на эту скалу: вы разобьётесь, как стекло.
— И всё-таки, — произнёс д'Артаньян, — если только я его встречу…
— Пока, во всяком случае, не советую вам разыскивать его, — сказал де Тревиль.
Внезапно де Тревиль умолк, поражённый странным подозрением. Страстная ненависть, которую юноша выражал по отношению к человеку, якобы похитившему у него отцовское письмо… Кто знает, не скрывался ли за этой ненавистью какой-нибудь коварный замысел? Не подослан ли этот молодой человек его высокопреосвященством? Не явился ли он с целью заманить его, де Тревиля, в ловушку? Этот человек, называющий себя д'Артаньяном, — не был ли он шпионом, которого пытаются ввести к нему в дом, чтобы он завоевал его доверие, а затем погубил его, как это бывало с другими? Он ещё внимательнее, чем раньше, поглядел на д'Артаньяна. Вид этого подвижного лица, выражавшего ум, лукавство и притворную скромность, не слишком его успокоил.
«Я знаю, правда, что он гасконец, — подумал де Тревиль. — Но он с успехом может применить свои способности на пользу кардиналу, как и мне. Испытаем его…»
— Друг мой, — проговорил он медленно, — перед сыном моего старого друга — ибо я принимаю на веру всю эту историю с письмом, — перед сыном моего друга я хочу искупить холодность, которую вы сразу ощутили в моём приёме, и раскрою перед вами тайны нашей политики. Король и кардинал — наилучшие друзья. Мнимые трения между ними служат лишь для того, чтобы обмануть глупцов. Я не допущу, чтобы мой земляк, красивый юноша, славный малый, созданный для успеха, стал жертвой этих фокусов и попал впросак, как многие другие, сломавшие себе на этом голову. Запомните, что я предан этим двум всемогущим господам и что каждый мой шаг имеет целью служить королю и господину кардиналу, одному из самых выдающихся умов, которые когда-либо создавала Франция. Отныне, молодой человек, примите это к сведению, и если, в силу ли семейных или дружеских связей, или подчиняясь голосу страстей, вы питаете к кардиналу враждебные чувства, подобные тем, которые нередко прорываются у иных дворян, — распрощаемся с вами. Я приду вам на помощь при любых обстоятельствах, но не приближу вас к себе. Надеюсь, во всяком случае, что моя откровенность сделает вас моим другом, ибо вы единственный молодой человек, с которым я когда-либо так говорил.
«Если кардинал подослал ко мне эту лису, — думал де Тревиль, — то, зная, как я его ненавижу, наверняка внушил своему шпиону, что лучший способ вкрасться ко мне в доверие — это наговорить про него чёрт знает что. И, конечно, этот хитрец, несмотря на мои заверения, сейчас станет убеждать меня, что питает отвращение к его высокопреосвященству».
Но всё произошло совсем по-иному — не так, как ожидал де Тревиль. Д’Артаньян ответил с совершенной прямотой.
— Сударь, — произнёс он просто, — я прибыл в Париж именно с такими намерениями. Отец мой советовал мне не покоряться никому, кроме короля, господина кардинала и вас, которых он считает первыми людьми во Франции.
Д'Артаньян, как можно заметить, присоединил имя де Тревиля к двум первым. Но это добавление, по его мнению, не могло испортить дело.
— Поэтому, — продолжал он, — я глубоко чту господина кардинала и преклоняюсь перед его действиями… Тем лучше для меня, если вы, как изволите говорить, вполне откровенны со мной. Значит, вы оказали мне честь, заметив сходство в наших взглядах. Но, если вы отнеслись ко мне с некоторым недоверием — а это было бы вполне естественно, — тогда, разумеется, я гублю себя этими словами в ваших глазах. Но всё равно вы оцените мою прямоту, а ваше доброе мнение обо мне дороже всего на свете.
Де Тревиль был поражён. Такая проницательность, такая искренность вызывали восхищение, но всё же полностью не устраняли сомнений. Чем больше выказывалось превосходство этого молодого человека перед другими молодыми людьми, тем больше было оснований остерегаться его, если де Тревиль ошибался в нём.
— Вы честный человек, — сказал он, пожимая д'Артаньяну руку, — но сейчас я могу сделать для вас только то, что предложил. Двери моего дома всегда будут для вас открыты. Позже, имея возможность являться ко мне в любое время, а следовательно, и уловить благоприятный случай, вы, вероятно, достигнете того, к чему стремитесь.
