Когда те продолжили движение, его дух воспрянул. Шум пятидесяти коней и всадников заглушил звук чихания.
Теперь врагов отделяло от поваленного дуба не больше ста шагов.
Препятствие полностью показалось в виду, и раздался хор негодующих голосов. Отряд остановился. Там и сям послышались крики – ситуацию докладывали командиру. Затем двое всадников направили коней прямо к поваленному дереву. Люди всегда чувствуют, когда за ними наблюдают. Квинт уставился в землю, сердце колотилось в груди. Но он не мог заставить себя не слышать. Греческий. Конечно, они говорят по-гречески, подумал он. Сиракузы были основаны греками. Как и всякий всадник, Квинт в детстве изучал этот язык. И впервые с детства был рад этому.
– Когда мы проезжали здесь прошлый раз, проклятого дерева не было, – проговорил низкий голос. – Это, наверное, ловушка.
Послышался саркастический смех.
– Ловушка? Кто будет срубать дерево такой толщины, Эвмен? Только сам Геракл может сдвинуть такую громадину. Посмотри на корни – взметнулись к небу. Его повалила буря – наверное, та же, что снесла всю черепицу с городских крыш два месяца назад.
– Может быть, его и повалило, но это прекрасное место для засады, – проворчал Эвмен. – С обеих сторон густой кустарник. Почти вся дорога перегорожена. Нам придется проводить лошадей в поводу и нарушить строй пехоты.
– С тех пор как выехали из Сиракуз, о римских дозорах не было ни слуху ни духу. Они севернее, говорю тебе. Вот, возьми мои поводья. Я загляну за дерево.
Квинт взглянул на Урция и, увидев напряжение у него на лице, понял, что тот не имеет представления, о чем говорили греки.
– Всё в порядке, – беззвучно произнес он и рискнул потихоньку, осторожно посмотреть на дорогу.
Его сердце замерло. Эвмен, огромный бородач, смотрел как будто прямо на него с расстояния двадцати шагов. Сразу за ним виднелись два коня. «Вот дерьмо!» – подумал Квинт, опуская глаза.
Несколько долгих мгновений мужчина оставался неподвижным, тревожно слушая учащенное дыхание товарищей и хруст коленей, вынужденных слишком долго оставаться в согнутом положении. К его огромному облегчению, с дороги не донеслось сигнала тревоги.
– Хо, Эвмен! Хватит чесать свои яйца.
– Отвали, Мероп… Ну, заметил что-нибудь?
– Никаких следов римских сандалий. Я прошел за поворот и посмотрел по сторонам. Горизонт чист.
– Уверен?
– Готов поставить свою жизнь.
«Именно это ты только что и сделал, дурень», – подумал Квинт, обретая надежду, что план Коракса сработает.
– Пошли! Начальник захочет узнать, что тут случилось.
Дальше звук, как всадники садятся на коней, и удаляющийся стук копыт.
К римскому солдату вернулось дыхание.
– Что за тарабарщину они несли? – Губы Урция были у самого его уха.
Квинт объяснил. Увидев страх на лице гастата справа от Урция, он прошептал:
– Скажи своему соседу. А я скажу своему со своей стороны.
Коракс, очевидно, тоже знал по-гречески, потому что прошел вдоль линии, успокаивая бойцов и говоря, что противник не догадывается об их присутствии. Ободренные гастаты продолжили ждать. Аммиану послали известие о происходящем.
Вскоре сиракузские всадники спешились. Квинт слышал, как они ворчат, идя вереницей к поваленному дереву. У кого-то хромала лошадь. У другого болела задница. Третий жаловался, что голоден, а никому до этого нет дела. Несколько других говорили, что командир – как заноза в одном месте, или спрашивали, сколько еще сегодня придется пройти. Квинт сжал губы. Солдаты везде одинаковы, кому бы ни служили. Как бы то ни было, но они враги, напомнил он себе. И ничем не отличаются от карфагенян, которые убили отца. Их надо убить, взять в плен или прогнать.
Украдкой он поглядывал, сколько всадников уже прошли мимо. Они двигались медленно, и напряжение было невыносимым, но сиракузцы по-прежнему обсуждали поваленный дуб. Пять всадников провели своих коней, потом десять, потом двадцать. Мало кто даже поглядывал в сторону кустов у дороги. «Вот и хорошо», – нервно подумал Квинт, больше чем когда-либо сосредоточившись на сложенных ветвях, служивших укрытием ему и его товарищам.
Около тридцати всадников перешли на другую сторону, когда ранее чихнувший гастат снова судорожно зажал нос. Коракс мгновенно вскочил, бросился к нему и прижал подол своей туники к его лицу.
Квинт невольно улыбнулся. Улыбку он заметил и на лице Урция. Мысль о соплях на одежде Коракса бросала вызов воображению. Квинт не сомневался, что несчастный солдат дорого заплатит за свою ошибку. Если останется в живых. Божьей милостью, останемся оба.
Чхи! Попытка Коракса заглушить звук чихания не увенчалась успехом. Гастат в ужасе посмотрел на центуриона, но тот, сжав челюсти, глядел на дорогу. Сердце Квинта снова заколотилось в бешеном ритме. Как и у всех прочих.
Следующим мимо дерева должен был пройти приземистый всадник с красивым чалым конем. Однако вместо того, чтобы двинуться вперед, он посмотрел в их направлении. «Ужас! – подумал Квинт. – Он услышал…» Его взгляд переместился на центуриона, который замер в неподвижности, как статуя. Всадник посмотрел снова и, нахмурившись, сказал по-гречески человеку позади себя:
– Посмотри налево. Кусты примерно в двадцати шагах не кажутся тебе сложенными?
Проклятье! Он открыл рот, чтобы предупредить Коракса…
– Дротики! Целься выше! БРОСИЛИ! – заревел центурион.
Квинт встал, размахнулся и резким движением метнул свой пилум. Он не пытался поразить какую-то определенную цель. Когда вражеские солдаты заполняли дорогу, в этом не было нужды. Вместе с его дротиком в воздух взлетели сорок других – прекрасное и смертельное зрелище. Раздались команды с другой стороны поваленного дерева и из кустов над дорогой, и еще один град пилумов обрушился на сиракузцев через два удара сердца после первого. Донеслись крики и конское ржанье, тогда Коракс приказал сделать второй залп. Квинт запустил дротик в небо, молясь, что он тоже найдет свою цель. Следующее движение было машинальным: бормоча очередную молитву, достать меч, поднять щит. Все сделали то же самое.
– Открыть щели! – взревел Коракс. – Те, кто слева, двигаться первыми, за ними те, кто справа. Рассыпаться. Бей ублюдков! ВПЕРЕД!
Квинт и Урций оказались среди гастатов, нападавших первыми. Им пришлось двигаться вереницей к «воротам», и движение ощущалось медленным, слишком медленным. Однако через мгновение они уже были снаружи и построились в неровную линию. Все вприпрыжку бросились вперед. Ветки хлестали по лицу, а неровная местность замедляла бег, но легионеров было не остановить. Их захватили возбуждение и ужас боя.
