Несколько секунд они напряженно смотрели друг на друга.
— Вы знаете, где Нина? — первым не выдержал Клим.
Матвей Львович не ответил. Его левое веко подрагивало, крупные зубы скалились.
— Что ж ты ее проворонил, а? — наконец произнес он. — Уж коли досталось такое счастье, надо было беречь. Где ты остановился?
— У Фроймана.
— Понятно… Положение отчаянное, денег ни копейки, а обед в чехословацкой столовой тянет на сто пятьдесят рублей. Морду побрить и то сто рублей выкладывай… Ну-с, и что ты намерен делать, «учтя, что зреет драма»? В эвакуацию ты, разумеется, не попадаешь…
— Что вам угодно? — нахмурился Клим.
За шкап сунулся Яша, но увидев Матвея Львовича, подался назад. Тот поманил его:
— Заходи, заходи, жиденок… Чего испугался? Я в кассе спросил — как этот субъект расплачивался за объявление в моей газете. Оказалось, что денег от него не поступало… — Матвей Львович, весь красный от бешенства, поднялся. — Ну что, господин из Аргентины… Я тебе разрешения сидеть в своей конторе не давал. Так что пошел вон.
Софья Карловна вернулась быстро:
— Ниночка, мне прислали паспорт, а вам дали визу. Но Фомину отказали: французы вывозят только семьи своих граждан. Не представляю, как сообщить об этом Матвею Львовичу.
Нина побежала к телефону. В Комиссии по учету общегосударственного имущества ей сказали, что Матвей Львович звонил из редакции и обещал подъехать только вечером. Происходило что-то неладное: последние недели Фомин не наведывался в газету, так как считал, что она отжила свое — достоверных сведений ни о чем нет, а призывы и стихи о патриотизме требуются только авторам, чтобы подзаработать.
С утра Матвей Львович был расстроен, не захотел говорить, в чем дело…
— Софья Карловна, я сейчас до редакции и обратно, — сказала Нина, сбегая вниз. — Шушунов, поехали со мной на Серебряковскую!
Тот надел папаху:
— Добро.
Он считал ниже своего достоинства быть у дамочки на побегушках и не любил, когда Нина гоняла его по своим делам. Огромный, кривоносый, одетый в серую черкеску с газырями, он казался Нине бесстрастным ящером — такой будет неподвижно лежать на камне, думая о своем, а потом бросится и перекусит пополам.
Они сели в открытый автомобиль, водитель завел мотор.
— Есть какие-нибудь новости? — спросила Нина Шушунова.
Тот сплюнул далеко за борт:
— Отменили эвакуацию мужчин, кроме больных и раненых.
Нина усмехнулась. Как любит начальство красивые жесты, которые хорошо выглядят на страницах газет, а на практике выливаются в еще несколько тысяч смертей! Лазареты все равно не вывезти — транспорта нет и в такой сумятице его невозможно найти. Все это приведет только к задержкам, очередному витку коррупции и торговле медицинскими справками.
Бешено сигналя, автомобиль мчал по улице. Если Матвей Львович не уедет, его ждет верная гибель. Отступать из Новороссийска некуда: в горах — партизаны, Сухумское шоссе перережут. А в том, что большевики будут зверствовать, можно не сомневаться: после многодневного перехода и отчаянных боев они устроят резню, чтобы выплеснуть всё, что накопилось.
Софья Карловна сказала, что ей и Нине уже сейчас можно перебраться на борт французского дредноута «Вальдек Руссо». Но как бросить Матвея Львовича? Ведь он столько времени им помогал: кормил, обеспечивал всем необходимым, любил в конце концов, — а это немало значило.
У здания редакции радостно улюлюкали зеваки: кого-то били. Шушунов велел водителю остановить автомобиль, встал на сиденье, чтобы посмотреть.
— Ба! Еще одного большевика поймали.
Нина тоже поднялась. Взглянула, и улица поплыла у нее перед глазами.
Они нападали всей стаей. Били кулаками, ногами… орали во все обезьяньи глотки… Темноволосый человек в залитой кровью английской форме пытался подняться, но они снова валили его на землю. Не помня себя, Нина выхватила из ридикюля дамский револьвер, подарок Матвея Львовича, и пальнула в воздух. Толпа на мгновение замерла.
— Шушунов, ради бога… спаси его! — простонала Нина. — Я тебе всё отдам! Всё, что есть!
Тот перевел на нее насмешливый взгляд. Стиснутая в зубах цигарка двигалась вверх-вниз. Он спрыгнул на землю, по-хозяйски раздвинул притихшую шпану:
— Кто это?
— Коммунист… Листовки распространял…
Шушунов оглянулся на водителя:
— В контрразведку его.
Вдвоем они закинули Клима на заднее сиденье. Шушунов встал на подножку.
— Без самоуправства, понятно? — строго сказал он толпе. — Поймали большевика — тащите на допрос. Вы его прибьете, а там, может, дело серьезное. Пусть он расскажет, кто его послал и зачем…
Он сел на переднее сиденье.
— Трогай! — приказал водителю.
Все эти дни Нина жила словно подо льдом, — и вдруг ее рывком вытащили на солнце. Она ловила ртом воздух, дрожала всем телом и потерянно смотрела на Клима. Жив… Цел… Побит, как яблоко, упавшее с горы, но жив!
Он немного пришел в себя и тоже глядел на Нину так, будто не мог поверить своим глазам. Протянул руку, чтобы коснуться ее, но она испуганно замотала головой: нельзя, чтобы Шушунов с водителем догадались, кого они только что спасли.
Клим понимающе улыбнулся.
— Жив… — выдохнула Нина, чуть не плача.
Автомобиль подкатил к неотштукатуренному двухэтажному дому на Морской улице.
— Вам правда сюда, Нина Васильевна? — спросил, повернувшись, водитель.
Только сейчас она поняла, что их с Климом действительно привезли к контрразведке. Часовой на крыльце, длинная очередь родственников, пришедших справиться об арестованных, на крыше — российский флаг, разорванный ветром на три цветные полосы…
Нина достала портмоне и принялась вытаскивать деньги, но пальцы не слушались ее. Сунула все Шушунову:
— Возьми — поделите между собой.
Тот молча спрятал портмоне за пазуху.
Нина наклонилась к Климу:
— Ты можешь идти?
Он кивнул.
— Оставьте нас тут, — велела она Шушунову. — И никому ни слова. Это мой друг — вот такие случайные встречи бывают… А сейчас, пожалуйста, уезжайте.
Кривясь от боли, Клим выбрался на мостовую. Нина захлопнула дверцу, и автомобиль исчез за поворотом. Пахло морем, за голыми деревьями на набережной виднелись черно-синие волны с белыми барашками.
Нина взглянула на Клима:
— Пойдем куда-нибудь посидим.
Иногда слов просто нет: силишься что-то сказать и только плачешь. А Клим опять насмешничал:
