— Давай покончим с этим фарсом, Джеральдина.
— Что это значит?
— Мне надоело. И тебе тоже. Какое-то время я думал, что станет легче, если я постараюсь и нанесу ответный удар, и кто знает, может быть, это даже помогло. Но, в принципе, мы ведем себя по-прежнему, как подравшиеся во дворе дети. Ты пыталась выцарапать мне глаза, а я пытался тебя толкнуть, и в конце концов мы оба упали в грязь. Тебе не кажется, что взрослые люди, которых мы из себя строим, заслуживают лучшего?
Она не поняла ни слова, чувствуя лишь боль. Почему он не ударил ее? Легче было бы почувствовать его кулак, чем слова.
— Ты не посмотришь мое платье? — пролепетала она.
— Твое платье? Ах да… — У него дернулось веко.
Должно быть, его устами говорил демон. Она изгонит демона и отвоюет свое место.
— Еще раз, — взмолилась она. — Возьми меня еще раз.
— На прощание? Тебе не кажется, что это слишком глупо даже для нас?
— Сделай это ради меня. — Она повисла у него на шее. — Последний раз.
— Это так важно для тебя? — Лицо его было умиротворенным. — Ну что ж, поспеши. Немного разгоним дурную кровь, да?
Ей было все равно, что она не понимает его слов. Она обняла его, и он ее не оттолкнул. Так, как он брал ее в ту ночь, он не брал ее никогда. Он не просто овладевал ею, он занимался с ней любовью. В момент кульминации она на миг поймала его улыбку, без оскала и поднятых бровей, без сарказма и надменности. Она была уверена, что никогда не видела ничего прекраснее, ничего более трогательного. Чувства взяли верх, и она поцеловала его.
Он отвернулся.
— Довольно, Джеральдина, — произнес он, но рассмеялся — без малейшей толики холода.
— О чем ты думал?
— Когда? Только что? О твоем брате Сильвестре. И о донне Микаэле.
— О моей тете? — огорченно воскликнула Джеральдина. — С волосами в ушах?
— С искорками смеха в уголках глаз и роскошными губами, — произнес он и сел на постели. — Я думал, что у тебя с ними нет ничего общего, но это не совсем так.
Он повернулся к ней спиной. Все это время она не замечала, насколько узка у него талия и как грациозны покрытые шрамами лопатки.
— Что ты делаешь?
— А что я должен делать? Одеваюсь. — Встав, он натянул брюки и застегнул ремень. — Поспеши. Я буду ждать снаружи.
Едва он ушел, Джеральдина выскочила из постели, голышом, как была. Сколько раз бывала она в этой комнате и ничего не замечала, кроме него? Теперь она решила осмотреться. Пюпитр у люка был завален морскими картами, рисунками и лежавшими в беспорядке чертежными инструментами. Поверх всего этого лежала переплетенная кожей книга.
Джеральдина раскрыла ее. На том месте между страницами лежала веточка с крохотными голубоватыми цветами. Строчки были написаны на чужом, незнакомом ей языке, наверное, на итальянском, решила она. Но прочесть смогла лишь одно-единственное слово. Имя. Франческа.
На полях кто-то косыми буквами написал несколько строчек:
Без тебя я не читаю, так что возьми ее с собой, пусть она будет с тобой ночами, но не клади на нее голову, чтобы не помять. Когда ты спал, я целовала твои виски и тут же начинала скучать по тебе.
Твоя Фенхель. Твоя Франческа.
Под ними в несколько штрихов был изображен корабль, а на нем, еще более скупо, — мужчина.
Пусть наша книга будет у тебя, жизнь моя, — было написано рядом узкими и резкими буквами, — и та штука, которой у меня нет, тоже, если она тебе не мешает. Моя голова чувствует себя превосходно, она принимает твои поцелуи, словно вывеска, на которой написано: «Эта болванка принадлежит Франческе да Финоккио, которая хочет вернуть ее себе непонятно зачем».
В последнем оставшемся уголке женщина вывела косыми буквами:
На этот раз возьми ее с собой ты. И не спорь. Я вложу между страниц тимьян и бесчисленное множество поцелуев и хочу получить все обратно: нашу книгу, твою болванку и тебя. Когда вернешься, почитай мне о рае.
Ф. да Ф.
Каждое слово было подобно удару, лишавшему Джеральдину толики сознания. Ей хотелось вырвать страницу из книги и изорвать на мелкие клочки. Хотелось швырнуть книгу на пол и топтаться по ней, пока не треснет кожа. Почему она не сделала этого, женщина и сама не понимала. Она повернулась, ослепнув от гнева и ярости, набросила на себя платье. Босиком, в наполовину зашнурованном корсаже она выбежала из каюты.
Под ужасающе ясным ночным небом она увидела его сидящим на досках. Подвернув под себя ноги, он сжимал руками голову. При виде этого она замерла. Обычно он стоял, поправлял брасы на поручнях или поворачивал что-то на бушпритах корабля. Сегодня он не делал ничего подобного, лишь ожесточенно тер виски. «Почитай мне о рае, — застучало в голове у Джеральдины. — Франческа, Франческа».
— Неужели тебе обязательно призывать своих демонов? — закричала она. — Неужели ты без них не можешь даже стоять ровно?
— Я никогда не мог стоять ровно, — ответил он. — У меня искалечена нога.
— Это знак того, что ты отмечен дьяволом. И зачем ты зовешь его сейчас? Может быть, тебе нужна его сила, чтобы не поддаться мне, а продолжать сюсюкаться со своей доской?
Она подскочила к нему, оторвала руку от виска.
— Она хоть знает, что ты трешь виски, которые она так любит целовать, чтобы вызывать демонов?
Он оттолкнул ее, поднял взгляд.
— Неужели ты не можешь прекратить нести эту жалкую чушь, Джеральдина? Если бы был такой демон — неужели ты всерьез веришь, что ему было бы дело до того, что я что-то тру? У меня болит голова. Вот и все.
Всего одно мгновение Джеральдина недоверчиво таращилась на него, а потом увидела сама: пульсирующие жилки на висках, подрагивающее веко, затуманенный от боли взгляд. Ей вдруг показалось, что она слышит голос своего брата: «Энтони не дьявол! Он человек, истекающий кровью и корчащийся от боли, когда его пытают, человек, который никак не поймет, в чем его обвиняют, и который проходит через все круги ада из-за предательства твоего мужа».
Казалось, в ней что-то треснуло пополам — корсет с железными ребрами, сжимавший грудь. Она любила его потому, что он был неуязвим, потому что он повелевал демонами и был в союзе с дьяволом, и внезапно все очарование исчезло. Он человек. Среднего роста, хрупкого телосложения, темноволосый и кареглазый, в нем нет вообще ничего демонического. Мужчина, который не может нормально ходить и трет виски, когда у него болит голова.
Вся жизнь промелькнула у нее перед глазами. В детстве она ненавидела его за то, что ей казалось, будто он обладает большей властью над слабым и мечтательным Сильвестром, чем она. При этом они всегда должны были быть вместе, две черные души среди белоснежных, два порождения зла в толпе добрых людей. Ее отец, Сильвестр, волосатая тетка и «доска» — никто из них не мог понять ни ее, ни его, потому что они ничего не знали о грехе и никогда не ведали, как силен и непреодолим зов бездны.
