Потом он залпом осушил свой стакан, и бывший студент добросовестно последовал его примеру.
Протекло довольно много времени.
Мишель Гартман уже встал из-за стола и расхаживал взад и вперед по шалашу с задумчивым видом.
Паризьен растянулся на полу, ногами к огню, и спал, Петрус разговаривал с Оборотнем вполголоса, остальные же вольные стрелки уже давно все храпели громовым храпом.
Вдруг Том, который лежал возле огня, встал, навострил уши, помахал хвостом и, слегка залаяв раза два-три, одним прыжком очутился снаружи.
— Это мой мальчуган возвращается, но он не один, — обратился Жак Остер к Мишелю, который посмотрел на него вопросительно.
— Как же вы знаете это? — спросил Петрус.
— Том мне сказал, — ответил контрабандист с самым серьезным видом.
Опешив от странного ответа, Петрус взглянул на него почти с испугом — он не постигал невидимой связи между собакой и хозяином, в силу которой они понимали друг друга по слову, по знаку.
Мишель опять заходил по шалашу.
Протекло еще несколько минут, потом послышались голоса и шум шагов, наконец, одеяло, служившее дверью, было приподнято и несколько человек, один за другим, вошли в шалаш: сперва капрал Освальд, за ним мальчуган с плутовскою рожицей, который на ходу играл ушами своей собаки, а затем прелестная молодая девушка в туземном костюме, зябко кутавшаяся в накидку из простой материи, какие крестьянки носят в Вогезах.
Шествие замыкалось четырьмя вольными стрелками, которые составляли патруль.
За этими разнородными лицами одеяло опустилось снова.
Капрал Освальд подошел к Петрусу рапортовать, а мальчик, все сопровождаемый собакой, подходил в это время к отцу, переглянувшись с молодою девушкой, которая, сильно зарумянившись, робко стояла у двери и не решалась подойти, вероятно, от смущения, когда вдруг увидала кучу вооруженных мужчин, признаться, вида довольно страшного.
Оборотень поднял сына своими сильными руками, громко поцеловал его в обе щечки, красные и круглые, как яблочки, потом поставил опять перед собою на пол и глядел на него с наслаждением.
— Так ты уж вернулся, мой мальчуган? — сказал он. — Скоро что-то, знаешь ли.
— О! Батюшка, идти-то было недалеко, — протяжно ответил ребенок, по своему обыкновению.
— Разве ты поручения моего не исполнил? — спросил отец, нахмурив брови.
Мальчик щелкнул пальцами и продолжал, покачав головой с видом себе на уме:
— Исполнено поручение-то, и хорошо исполнено, будьте покойны, батюшка.
— Ты был в Севене?
— Прямо оттуда теперь.
— Что видел там?
— Прекрасную деревню, полную народа, очень веселого и очень обходительного, это верно; они все смеются, поют, не говоря о том, что они пьют и курят.
Подошедший Мишель значительно переглянулся с Оборотнем.
— Так они хорошо тебя приняли?
— Я ел и пил сколько хотел.
— А на каком языке говорили они между собою?
— Да на французском, батюшка. Это славные люди, ей-Богу, и терпеть не могут пруссаков. Кабы слышали вы, как они честят их без умолку, лихо!
— Тебя они не расспрашивали?
— Как не расспрашивать!
— Что ж они хотели знать?
— И то и другое: скоро ли подойдут вольные стрелки, где они, много всего?
Оборотень опять переглянулся с Мишелем.
— А ты что ответил, малый? Ну-ка говори, — продолжал отец спустя минуту.
Мальчик щелкнул пальцами, подмигнул и, наконец, решился ответить со смехом:
— Ну конечно, сказал, что не знаю, о каких вольных стрелках они говорят, что я из Жироманьи, отроду не видал вольных стрелков, а потому и знать не могу, где они находятся. Они стали называть меня лгуном и грозили надрать уши, если я не отвечу лучше, а я, не будь глуп, — богатая карета в ту пору выехала вскачь со двора гостиницы на большой площади, все обернулись поглядеть на нее, — я взял да скок за карету и был таков. Они кричать мне вслед, грозить мне ружьями. Я знал, что стрелять не посмеют: ведь могли ранить тех, кто ехал в карете, вот я и прикинулся, будто не слышу, и удрал из деревни таким манером.
— Значит, ничего не выболтал, мальчуган, а, правда?
— Ни-ни! Боже мой, уж и взбесились же они, смех просто. Разумеется, было отчего.
— Все ли теперь, малый?
— О деревне?
— Да, о деревне.
— Все, батюшка.
— А ты как вернулся?
— Да в карете же.
— Как в карете? — вскричал Мишель.
— То есть не совсем в карете, надо говорить правду. Около часа карета мчалась во весь опор, я не смел сойти, боясь сломать ребра, если попытаюсь соскользнуть наземь; вдруг, когда я не знал, что мне делать, карета остановилась сама собою и красивая барыня высунулась из окна, окликнула меня со смехом и велела подойти.
Выслушав рапорт капрала, Петрус отпустил его, потом закурил трубку и тихо подошел вместе с Паризьеном к Оборотню и командиру Мишелю. А вольные стрелки между тем подошли к молодой девушке и любезно пригласили ее ближе к огню. Она не заставила просить себя и, поблагодарив их пленительною улыбкой, села, не говоря ни слова, возле самой группы, окружавшей мальчугана. Здесь у огня она внимательно прислушивалась к тому, что говорилось, и слова не пропустила из сказанного.
— Что ж ты сделал тогда? — продолжал Оборотень допрос.
— Да подошел же, батюшка.
— А дальше, что сказала тебе красивая барыня?
— И-и! Как много разного такого, только я не смогу рассказать, — ответил мальчик, отчаянно почесав в затылке.
— Разве не припомнишь?
— Ничего не забыл.
— За чем же дело стало?
— Да путается больно в голове, батюшка, и ей-Богу, я не знаю, как повторить.
— Попробуй-таки.
— Отчего не попробовать, только, пожалуй, вы меня все равно не поймете.
Молодая девушка встала, подошла к группе и, грациозно поклонившись, сказала:
— Если желаете, господа, я готова удовлетворить ваше любопытство и передать вам то, что бедный мальчик не знает, как рассказать.
— Кто вы, молодая девушка? — спросил Мишель, после того как пристально всматривался в нее с минуту.
— Молодая девушка, сударь, — ответила она с легким оттенком насмешливости, — молодая девушка, которая прислана к вам, если не ошибаюсь, с важным поручением.
— Ко мне? — с движением изумления вскричал Мишель. — Это удивляет меня — насколько мне известно, я не имею чести знать вас.
— Вы действительно меня не знаете, но того нельзя сказать о лице, от которого я к вам прислана.
— Стало быть, вы, в самом деле, присланы ко мне?
— Иначе, зачем бы я была здесь? — вскричала она, смеясь и зардевшись как маков цвет.
— Правда, — сказал офицер, — я сам не знаю, что говорю. А кто же прислал вас ко мне?
— Сейчас узнаете, сударь, если вам угодно будет выслушать меня; я вовсе не имею намерения сохранять в тайне ни собственного имени, ни той особы, которая прислала меня к вам.
