— Какая же ты бесстыжая! — проворчал он. — В аду гореть будешь…
— Грех не на мне, — отвечала Марта. — Хотя от ада мне уж не уйти, верно… Скинь-ка кольчугу, милок!
— Не могу, — сказал Рене, морщась от боли.
— Ну, тогда дай помогу, — предложила Марта.
И не дожидаясь его согласия, с величайшей осторожностью стала стягивать с раненого железную рубаху.
— М-м-м… о-о-ох! — простонал Рене, когда она приподняла его раненую руку. Но кольчугу они все-таки сняли. Рубаху Марта с него снимать не стала, а просто распорола ножом Мариуса Бруно, который латники оставили здесь же, в землянке.
— Ничего страшного, — сказала Марта, разглядев неглубокую рубленую рану в мякоти плеча. — Такая-то ерунда… За неделю пройдет! Крепкая кольчуга была, весь удар по железяке достался… Кости целы, а мясо у тебя молодое, зарастет быстро.
У разбойников в хозяйстве имелись кое-какие травы и запас относительно чистого холста. Марта промыла рану водой и залепила травой, которая, как она знала, помогает при ранениях. Потом перевязала плечо юноши. Все это время ее обнаженная грудь находилась у самого лица юноши, и он едва не касался ее подбородком.
— Ну и вымя у тебя! — сказал он как можно грубее.
— Ничего? — поинтересовалась Марта. — Потрогай, если не боишься…
— Еще чего, — буркнул Рене. — Что я, не видал их, что ли?
— Видать-то видал, а вот щупать не щупал…
— Ну и шлюха же ты, ну и шлюха! — возмутился Рене, уши его покраснели. — Что тебе, кавалера на сегодня мало?
— Кавалер-то ваш, царствие ему небесное, мало что в это деле понимал… — хмыкнула Марта. — А может, не хотел на меня, бабу гулящую, свое умение тратить, для благородных берег… А ты что же, брезгуешь после кавалера и за сиську подержаться? Или боишься?
— Ничего я не боюсь! — огрызнулся Рене. — Ты Бога побойся, бесстыжая… Мертвые тут, два шага отсюда, четверо сразу… А тебе нипочем!
— Мне — нипочем! — подтвердила Марта. — Меня они в свое удовольствие насиловать хотели… Не иначе, и мужиков моих на дереве подвесили… А я об них рыдать должна? Нашел дуру! Станет собака о палке плакать! Сами, как кобели, друг другу глотки порвали… А я жалеть вас должна?! Тебя, дурачка сопливого, еще и пожалеть можно, и приласкать, чтобы не ревел… А то дерьмо вонючее пусть валяется, вороны приберут!
— Заткнись, шлюха! — истерически завизжал Рене и потянулся здоровой рукой к ножу, который валялся неподалеку от Марты.
Она босой ногой отбросила нож и наотмашь дала юноше увесистую оплеуху.
— Куда ты ползешь, сопляк несчастный! — прорычала она. — Жить надоело? Дохлый ты еще, дохлый, понял? Вот разозлишь меня, так, упаси Бог, кишки выпущу, как Мариусу!
Видимо, Рене знал о том, какой ужасной смертью умер Мариус Бруно, поэтому притих. Он всхлипнул, заплакал…
— Ну-у, — протянула Марта, мигом подобрев, — в рев-то зачем, милок? Ты ведь большой парень уже, жениться пора…
Марта пододвинула шкуру, чтобы не сидеть голым задом на холодной земле, и села рядом с юношей.
— Растопить, что ли, очаг? — сказала она. — Все потеплее будет, да и поесть согреем, а?
Марта быстро наколола для растопки лучинок, разожгла огонь в очаге и подвесила на таган котелок с похлебкой, которую сварила для разбойников. Дым вытягивался сквозь дыру в потолке. В землянке сразу же стало жарко, как в бане.
— Хорошо, — улыбнулась Марта, вытягиваясь на шкуре. — Славно! Не горюй, дружок, не горюй! Друга у тебя, что ли, убили?
— Нет, — вздохнул Рене, смахивая слезы. — Это не все… Я невезучий! Все мне не везет… Ни в чем! Никогда!
— Когда-нибудь повезет, — обнадежила его Марта, нежно глядя на юношу. — Сколько тебе лет-то?
— Девятнадцать, в Рождество на третий день будет…
— Везучий ты должен быть, с Христом чуть не в один день родился.
— Какое там! — Рене махнул здоровой рукой. — Без отца родился… Убили его ваши… Братьев четверо было, так всех поубивали. Или так померли… Один я остался, когда с нашего двора в латники герцог позвал. Коня мать купила, оружие отцовское досталось… «Служи, — говорит, — его высочеству, как дед и отец служили…» А!.. Что говорить! Не поймешь ты, не поймешь! У вас тут, за рекой, все чокнутые…
— Рассказывай, рассказывай, милок! — подбодрила его Марта, потрепав по щеке. — Говорят, шлюха — как поп, ей исповедовать можно!
— Богохульница бесстыжая, — вздохнул Рене. Однако продолжил свой рассказ:
— Стал я служить. Был бы кто из братьев или из знакомых кто, хоть из соседей, так легче бы было… А то и вступиться за меня некому, все ругаются, дерутся, начальство порет! Всем молодым легче было, чем мне! Все смеются: ты то не умеешь, ты это не умеешь! А когда смеются, так даже то, что умеешь, и то забудешь! То с коня свалюсь, то копье уроню, то щит… Поножи один раз на руки надел… Три месяца, всю весну так маялся… Ревом ревел, матушку звал, а они, идолы, все смеялись да били… Крысу в котелок бросали… Воды в сапоги наливали… Мочились на сонного, связывали, гвозди в седло забивали!
— Да что же это они, — сочувственно покачала головой Марта. — Начальству не говорил, не жаловался?
— Пожалился раз, да потом сам не рад был… Ничего командир им не сделал, только пальцем погрозил. А меня они поймали, связали, сапогами напинали, а потом штаны сняли да так выпороли плетьми, что я две недели сидеть не мог! Вот и жалуйся!… А потом меня и других ближе к реке поставили, и все стали говорить, что война будет скоро. Ну, думаю, повезет, так отличусь, может, кавалерство пожалуют, хоть пороть не будут!.. Не повезет, так еще лучше — хоть помру и мучиться не буду! А война-то все не начиналась, стояли себе в лагере, в лесу, тайно. Никого никуда не пускают, кормят плохо… Тут подвернулись мне Мишель с Жюльеном. Стали меня защищать, учить, как жить надо… Я думал, они добрые… А они просто без бабы соскучились, вот меня и обласкали… Дальше не хочу говорить… Стыдно…
— Да мне и рассказывать-то не надо, — хмыкнула Марта. — Хошь, сама все про тебя расскажу? Слушай: напоили они тебя вином, зазвали в кусты, повалили… Мишель тебя держал сперва, а Жюльен в задницу вставлял, верно? А потом наоборот, тот держал, а этот вставлял…
— Ага, — вздохнул Рене. — Только стыдно не то, что я от них вырваться не сумел, а то, что они… Приучили они меня, две недели я у них был…
— Заместо шлюхи, — кивнула Марта. — . Понятно…
— Я только ночами, когда все спали, страшился! Грех ведь, содомский грех это! Молил, молил Господа, да попусту… Как после обеда с вином придут, так я веселый становился, даже, знаешь, нравиться стало, когда они ложились, ей-богу!.. Тьфу, прости меня, Господи! Тут я вижу, что уже и покомандовать ими могу, они меня ублажали… Двум моим главным приставалам морды побили, а одного и вовсе удавили в лесу… Подвесили его за шею, а мне из-под ног у него бревно убрать велели… А потом они меня тут же, на травке, да по три раза каждый…
