зонтом, на носилках, которые тащили дюжие слуги. Во всех сказках помещик изображен жадным, злым и глупым.
Один помещик торопил своих батраков с уборкой урожая. Люди выбивались из сил, а помещик, привязав к дереву своего мула, сидел в тени и только покрикивал.
Батраки придумали, как его провести; они сказали помещику, что на дальнем конце поля заяц ест побеги. Помещик велел им бежать скорее и прогнать зайца. Батраки убежали, улеглись в тени и хорошо отдохнули. На следующий день, когда помещик опять сидел под зонтиком, один из батраков, трудившихся в поле, закричал:
– Смотрите, на вашего мула напал волк!
Помещик решил, что его опять дурачат, и запретил батракам уходить с поля.
А волк действительно напал на мула.
Мул погиб, а помещик вторично был наказан.
Таких историй китайская деревня создала очень много. На них были похожи и сказки о корыстолюбивых и несправедливых чиновниках.
…Крестьянин выкопал на своем поле большой глиняный кувшин. Кувшин оказался волшебным – что ни положи в него, все начинает умножаться в числе до бесконечности. Сосед крестьянина потребовал себе долю. Поспорили соседи и пошли к судье.
Жадный судья так ловко рассудил спорящих, что кувшин достался ему. За это он был жестоко наказан.
Его старый отец заглянул в кувшин, не удержался и упал в него. И из кувшина стали доставать одного за другим стариков – все это были отцы нехорошего судьи.
Судья разорился, кормя множество стариков.
Так в сказке крестьяне сделали то, что нельзя было сделать в жизни: отомстили дурному судье.
Народная фантазия делала бедняка богатым, а слабого – сильным.
В сказке «Золотой жеребенок» пастушок ничего не имел. Но он хорошо играл на свирели. Его игра пленила золотого жеребенка. Жеребенок указал пастуху волшебную тыкву; если хорошо ухаживать за ней, то можно разбогатеть.
Пастушонок тщательно выхаживал тыкву.
Но о ней узнал хозяин пастуха. Жадный, он нашел тыкву, но, торопясь, сделал все не так, как надо. Разверзлась гора, скрывавшая сокровища, но, когда хозяин прикоснулся к ним, гора сомкнулась и он погиб.
Сокровища достались пастуху, единственному, кто был того достоин.
Очень много создал Китай сказок о всевозможных оборотнях.
Лиса и барс, волк и змея, улитка и стоножка легко превращались в людей.
Где-нибудь, в пустынном месте молодой человек встречает красавицу. Он влюбляется в нее, она становится его женой.
Однажды он замечает за своей женой что-то неладное. Начинает следить за ней – она оказывается лисой! Это испытание для любящего.
Если он любит жену и верит ей, несмотря на то, что она – оборотень, они доживут свой век в мире и согласии.
Но если герой пугается, проникается недоверием к жене-лисице или даже хочет избавиться от нее – горе ему! Неведомый мир ополчается против него, оборотни морочат его, дурачат, заманивают в ловушку и губят.
Собственно, губит себя он сам – своей враждебностью к своеобразному миру оборотней.
Много таких сказок обработал знаменитый китайский писатель XVII–XVIII веков Пу Сунлин; они известны под названием «Странные истории Ляо Чжая» (Ляо Чжай – псевдоним Пу Сунлина). Значительная часть их переведена на русский язык академиком-китаеведом В. М. Алексеевым.
К сказкам близко примыкали и легенды, рассказывавшие о событиях, якобы имевших место. Особенной любовью народа пользовались легенды о верности друг другу двух любящих сердец.
Типична в этом отношении легенда о юноше Лян Шаньбо и девушке Чжу Интай.
Интай захотела учиться. Переодетая в мужское платье, она занималась у одного учителя.
Вместе с ней учился благородный юноша Шаньбо. Никто, в том числе и Шаньбо, не догадывался о том, что их товарищ – девушка.
Но догадалась жена старого учителя. Интай пришлось отправиться домой. Она уговорила Шаньбо, с которым очень подружилась, после учения приехать к ним и посвататься за дочь ее отца.
Так и сделал Шаньбо. И когда к нему вышла девушка, то он увидел, что это – его друг Интай.
Но поздно приехал Шаньбо. Родители уже просватали Интай за злого помещика, по фамилии Ма. Шаньбо заболел от любви и умер. Перед смертью он попросил похоронить его у дороги, что вела от дома Чжу Интай к дому Ма.
Когда к этому месту приблизился паланкин с невестой, Интай выскочила из него и подбежала к могиле Шаньбо. Могила разверзлась, Интай бросилась в нее, и земля сомкнулась над ней.
Любящие соединились навеки.
А над их могилой летают до сих пор две яркие бабочки, неразлучные друг с другом…
Много сказок и легенд сложил китайский народ, но еще больше сложил песен.
Китайскую песню создавали лодочники на реках Хуанхэ, Хуайхэ, Янцзыцзян, крестьяне – в полях, носильщики – на горных тропах, женщины – за вышиванием, за ткацким станком, за домашней работой.
Наиболее древние песни – трудовые песни. Они сопровождали труд сеятелей риса, усилия рыбаков, вытаскивавших сети, размеренную ходьбу носильщиков. В этих песнях не так уж важны были слова, главное в них – ритм и неприхотливая, простая мелодия.
Кроме песен, облегчавших работу, китайцы складывали песни о труде.
В старом Китае основной темой таких песен была тяжесть подневольного труда.
Шаньсийские батраки пели:
Батракам тяжело,
Ай-е, батракам тяжело, —
В январе начинают работать,
В октябре получают расчет.
Словно лошади, трудятся много,
А едят они то же, что скот.
Пекинские рикши пели:
Рикша плачет, рикша плачет —
Отощал – худой, как палка.
Бегать должен до заката —
Никому его не жалко.
В некоторых песнях старого Китая пелось и о радостях дружного, успешного труда, но таких песен было очень мало. Ведь люди редко пользовались плодами своего труда:
Хижина кровельщика крыта травой,
У ткачихи – одежды нет.
Торговка солью ест пресный суп,
Сеятель риса ест отруби.
Ест мукомол ботву от тыкв,
У продавца сладостей – горькая жизнь.
Поджаривающий овощи лишь нюхает их запах.
На голом кане спит тот, кто плетет циновки,
И у обочины дороги умирает тот, кто хоронит других.
Народная песня отражала жизнь простого человека со всеми ее горестями, радостями, заботами. Она звучала жалобой молодой женщины на притеснения злой свекрови, прощанием с родной деревней юноши, уходящего в солдаты, веселой небывальщиной.
Давно не пели небывальщины,
Запели завтра эту песенку:
Ишак прошел зараз три тысячи ли,
Буйвол перелетел через реку,
На горе против нашего дома
