Этот великий гражданин, отец Козимо и Лоренцо Старого, дважды избирался preciso[8]: раз — гонфалоньером, раз — чрезвычайным послом для переговоров от имени Военного совета десяти с Владиславом, королем Венгерским, с папой Александром V и с Генуэзской республикой. Он с честью выполнил все возложенные на него дипломатические поручения, а в ведении государственных дел проявил столько честности и осмотрительности, что — неслыханное дело! — от этого возросли и его влияние на сильных мира сего, и его популярность среди людей малых.
Он скончался в конце февраля 1428 года и был похоронен в базилике Сан Лоренцо, одном из шедевров Филиппо Брунеллески, кому тридцать лет спустя суждено было обессмертить себя на века куполом Флорентийского собора. Эти похороны обошлись Козимо и Лоренцо в три тысячи флоринов золотом, сумму, равную ста тысячам теперешних франков; вместе с сыновьями его провожали к последнему пристанищу двадцать восемь родственников и послы всех держав, в ту пору находившиеся во Флоренции.
С его двух сыновей (мы уже говорили об этом, но повторяем здесь, чтобы полностью были поняты те факты, о которых речь пойдет дальше) и пошло в генеалогическом древе Медичи разделение, уготовившее покровителей искусствам и государей Тоскане.
Прославившаяся при Республике, старшая линия продолжит возвеличиваться с Козимо Старым, даст Лоренцо Великолепного и герцога Алессандро.
Младшая линия, отделившись и снискав славу в войнах и принципате, подарит Джованни делле Банде Нере и Козимо I.
Козимо Старый родился в одну из тех благословенных эпох, когда в едином порыве вся нация тянется к расцвету и человеку одаренному открыты все пути к величию. Одновременно с ним взошел блестящий век Флорентийской республики; повсеместно стала зарождаться новая художественная жизнь: Брунеллески возводил церкви, Донателло ваял статуи, Орканья вырубал колонны портиков, Мазаччо расписывал капеллы. И наконец, общественное благосостояние одновременно с подъемом в искусствах сделали из Тосканы, расположенной между Ломбардией, Папской областью и Венецианской республикой, не только первенствующую, но и благополучнейшую область во всей Италии.
Родившись обладателем огромных богатств, Козимо за свою жизнь их чуть ли не удвоил и оттого, будучи в сущности простым гражданином, приобрел необычайное влияние. Оставаясь в стороне от государственных дел, он никогда не подвергал правительство нападкам, но и никогда не заискивал перед ним: держалось ли оно верного курса или сбивалось с прямого пути — Козимо говорил только «Славно!» либо «Скверно!», но его одобрение и осуждение имели значение первостепенной важности. Так получилось, что Козимо, еще не возглавив правительство, оказался, может быть, даже чем-то бо́льшим: его цензором.
Становится понятным, какая ужасная буря должна была понемногу собираться против подобного человека. Козимо и сам не мог не видеть зарниц надвигающейся грозы и не слышать ее отдаленного гула, но весь в своих грандиозных начинаниях, за которыми скрывались далеко идущие планы, не удостаивал даже оглянуться в ту сторону, откуда доносились первые раскаты грома. Напротив, он невозмутимо достраивал начатую еще его отцом ризницу Сан Лоренцо, финансировал возведение церкви доминиканского монастыря Сан Марко, строительство обители Сан Фредьяно, и, наконец, по его приказу закладывался фундамент того прекрасного дворца на виа Ларга, что в эту минуту занимает наши с вами умы. Только когда враги начали угрожать ему совсем открыто, он оставил Флоренцию и удалился в Муджелло, колыбель своего рода, где, дабы не сидеть сложа руки, выстроил монастыри Боско и Сан Франческо. Вернувшись вновь в город якобы затем, чтоб посмотреть на часовни для послушников у отцов Святого Креста и в камальдульском монастыре Ангелов, достроенные без него, после первого же брошенного в него камня он отправляется в новую поездку с целью ускорить работы на виллах в Кареджи, Каффаджоло, Фресоти и Треббио; затем основывает в Иерусалиме больницу для неимущих богомольцев и возвращается оттуда взглянуть, как обстоит дело с роскошным палаццо на виа Ларга.
И все эти монументальные строения вырастали одновременно, давая хлеб насущный множеству ремесленников, рабочих, зодчих; на их строительство ушло пятьсот тысяч экю — иначе говоря, семь-восемь миллионов теперешних франков, причем самый богатый флорентиец, похоже, ничуть не беднел от этих бесконечных расходов.
Впрочем, Козимо и в самом деле был богаче многих государей своего времени. Его отец, Джованни, оставил ему в наследство около четырех миллионов в звонкой монете и восемь-десять миллионов векселями, а он разными торговыми оборотами более чем впятеро увеличил эту сумму. По всей Европе насчитывалось шестнадцать банкирских домов, которые полным ходом вели коммерческие операции как от имени Козимо, так и от имени его поверенных. Во Флоренции ему был должен каждый, ибо его кошелек был открыт для всех.
Так что, когда для Козимо по-настоящему пришел час изгнания (Ринальдо Альбицци сослал его на десять лет в Савону) и он вместе с домочадцами и клиентами в ночь на 3 октября 1433 года покинул Флоренцию, столице Тосканы почудилось, будто у нее вырвали сердце. Деньги, эта кровь торговли у всех наций, казалось, иссякли с его отъездом: все гигантские постройки, начатые им, стояли недовершенными, и виллы, дворцы, церкви, чуть выступающие из земли, наполовину возведенные или уже почти отстроенные, выглядели руинами, напоминающими о том, что какое-то огромное несчастье постигло город.
Перед недостроенными зданиями собирался рабочий люд, желающий трудиться, и с каждым днем толпы становились все гуще, голоднее, злее; а он тем временем, верный своему принципу управлять всем, дергая нити из золота, подсылал к своим неисчислимым должникам людей с просьбой вернуть взятые ими взаймы суммы — мягко, без угроз, не как неумолимый кредитор, а как стесненный обстоятельствами друг, — присовокупляя, что одна лишь ссылка вынуждает его к подобным напоминаниям, а, останься он во Флоренции, чтобы отсюда распоряжаться своими обширными делами, не стал бы требовать возвращения долгов так скоро. Захваченные врасплох, очень многие из тех, к кому он обращался, не могли сразу вернуть долга либо, уплачивая, ущемляли себя, поэтому, когда недовольство народных низов захлестнуло остальных горожан, крутые политические перемены, приведя к власти демократию, Козимо призвали назад после пятнадцати месяцев ссылки. Но с триумфом вернувшийся изгнанник по своему положению и богатству слишком превосходил тех, кто вознес его к правлению, чтобы длительное время смотреть на них даже не как на равных себе, а хотя бы как на граждан. Начиная со времени этого возвращения Козимо Флоренция, которая всегда была сама себе хозяйкой, мало-помалу превращается в собственность одной семьи: трижды изгонявшаяся из Флоренции, эта семья неизменно будет возвращаться и приносить ей оковы: в первый раз из золота, во второй — из серебра, а в третий — из железа.
