Утро было холодным.
Кони шли вяло: и им надоела непогодь.
Ивашка ругался, грозил кулаком сырому небу, а дождь лил. Днем и ночью лил. Они спали под дождем, утром садились мокрые на мокрых лошадей.
Дороге не было конца.
В лесу оштяцкая тропа металась из стороны в сторону, на лугах вытягивалась, ровная и прямая, как разостланный бабами неотбеленный холст. На шестой день тропа спустилась к реке.
– Плыть будем, – сказал Пера, слезая с коня. – Большая река тут на закат поворачивает, а нам прямо.
Пера снял шабур, завернул в него лук с налучником, снял поршни с ног, отстегнул меч, привязал все к седлу. Ивашке тоже пришлось снимать меч с пояса, бахилы с ног и привязывать к седлу.
Завел он жеребца в воду, помолился Миколе-заступнику и поплыл.
Жеребец вытягивал шею, как гусь, плыл ходко. Ивашка держался одной рукой за стремя, другой – по воде бил.
На середине река развернула их и понесла.
– Наперед коня заплывай! Наперед! – кричал ему Пера. Ивашка и сам понимал, что заплывать надо, отпускать стремя, да рука не разжималась. Спасла его песчаная коса. Увидев ее, Ивашка рванулся вперед и помог жеребцу развернуться. Стремнина осталась позади. Большая река смирилась, не крутила их, как осенние листья. По спокойной воде жеребец легко плыл к берегу.
Пера ждала их на косе. Он поймал выскочившего из воды жеребца.
Ивашка оделся, опоясался мечом и вскочил в седло.
Они погнали коней в гору.
Ивашка выехал первый и увидел в лесу две большие ултырские избы, отгороженные высоким заплотом.
Ултыряне стояли кучей за воротами и глядели в небо. Перед ними топтался поп в черной рясе, с мечом на поясе и с золотым крестом в руках. Они остановили коней в саженях трех и стали слушать. Поп говорил по-ултырски. Ивашка не все слова понимал и тормошил Перу:
– Куда он зовет их? Ну, пересказывай!
– На небо. Наших богов ругает, а своего хвалит. Милостивый, говорит, ваш бог. Всех любит.
– Знаю. Гляди, еще люди, в кольчугах!
К ним подошел воин и спросил по-ултырски: кто такие и откуда?
Пера сказал ему, что люди они вольные, охотники, едут князю служить. Поп замахал крестом и погнал ултырян к реке. За попом шли воины.
– Кому они служат? – спросил Ивашка.
– Князя Михаила слуги, – ответил Пера. – Князь Михаил чужим богам кланяется!
– Небось, поклонишься! Христос-то не болван деревянный. Поразит огненной стрелой, и все тут!
– Ехать нам пора, сын Руса.
– К Михаилу поедем?
– К нему. – Пера вздохнул. – Больше некуда…
Ивашка расспрашивал: какая у князя дружина, молодой князь Михаил или старик? Но Пера молчал, видно, не любо ему показалось, что князь его от ултырской веры отошел, болванам не молится.
Стемнело. Они остановились в логу, отпустили стреноженных коней пастись и легли спать у костра.
Ночью кто-то придавил Ивашку.
– Не дури! – закричал он. – Сосед я тебе, другодеревенец!
Он думал, Пера его вяжет, но, приглядевшись, понял: чужие навалились. Пера один, а тут трое… Пера сам связанный лежал, на нем кучей мужики сидели.
Утром их развязали, вывели из лога на широкую лесную поляну.
На поляне кишела не одна сотня ратников в длинных кожаных рубахах. Ратники расступились, и к ним подошел молодой воин, не старше Ивашки. Все блестело на нем: и кольчуга, и пояс, и короткий меч в серебряных ножнах. На голове у молодого воина шапка из зимних соболей, на ногах поршни из красной кожи.
– Мы неворы, – сказал ему Ивашка. – Князю едем служить.
– Какому князю? – спросил по-русски молодой воин, прищурясь.
Пока Ивашка думал, как лучше сказать, Пера ответил:
– Нашему, Михаилу.
Молодой воин что-то сказал по-ултырски ратникам и ушел. Им отдали луки и мечи, подвели заседланных коней.
Пера шепнул Ивашке:
– Матвей с тобой говорил, сын князя Михаила.
Воины молодого князя сели на лошадей и стали выезжать на тропу.
Ивашка хлестнул жеребца, но Пера остановил его:
– Нам впереди ехать не велено!
Весь день они ехали за дружиной, а вечером князь позвал их к своему костру. Он накормил их, напоил сюром и опять начал расспрашивать: кто такие и куда едут?
Ивашка сердился, кричал на него:
– Крест надел, а християнину не веришь!
Князь посмеивался.
Пера снял с пояса меч, положил его к ногам князя и стал рассказывать, как жил в ултыре Сюзя, как охотился, ловил рыбу в Шабирь-озере вместе с оштяками Юргана.
– Но большой отец прогнал меня из ултыра.
– Ты нарушил обычай отцов?
– Я хотел взять в жены Вету. Она внучка старого Сюзя. Она из нашего ултыра, князь. Старый Сюзь продает ее чужому охотнику. Я остался один. Тебе буду служить.
– Я верю тебе, богатырь!
Пера поднял с земли меч, поклонился князю и сказал:
– Парня зовут Ивашкой. Он сын Кондратия Руса. Хорошего человека сын. – Меня крестил епископ Иона, – сказал молодой князь Ивашке. – Поп русов Иона, надевая кресты моим воинам, велел жить праведно, почитать бога и князя.
Ивашка выдернул крест из-под рубахи.
– Хошь, поклянусь на кресте?
Ивашка поклялся служить верно, за чужую спину в бою не хорониться, худого в душе не держать.
Князь Матвей отпустил их. Они ушли к своему костру.
Пера сразу уснул, а Ивашкаворочался с боку на бок, ругал хитрого ултырского князя и думал о родном доме. Вспомнил ни с того ни с сего, как хлеб молотили прошлой осенью, как избу конопатили, окна в хлеву завешивали берестой. За неделю до покрова волки собирались в стаи, коров и овец запирали в хлев. Тятька скармливал последний, дюжинный сноп скотине, ставил на повети в хлебальной чашке пиво, кланялся дедушке-дворовому и просил: «Береги, хозяин, скот зимующий от хвори липучей, от силы нечистой». А с Параскевы-роженицы начинали сумерничать. Татьяна зажигала светец, ставила под него корыто с водой. Огонь с лучины капал на воду и шипел. Тятька зашивал подволожные лыжи, а он с братьями стрелы тесал, липовые, на белку. Липа сладкой травой пахла… Девки пряли у печки. Татьяна варовые нитки сучила и рассказывала про нечистую силу, будто боится нечистая сила солнышка ясного, дня светлого, а как солнышко угасать начнет, земля замертвеет – тогда ее царствие. Бесится тогда, воет нечистая, душу христианскую ищет.
Засыпать уже начал Ивашка, тяжелела голова и слепла память, а Татьянина песня в ушах звенит неумолчно:
То не два зверя сбегалися,
Не два лютые сходилися.
Гасил солнышко пресветлое
Чернокрылый зверь:
Захлестнет крылом – травы высохнут,
Захлестнет другим – реки вымерзнут,
Земля-матушка тьмой покроется…
Костер попискивал, как мышь. Искры рвались к черному небу и умирали. Князь Юрган отодвинул палкой огонь, снял камусы и поставил больные ноги в горячую золу.
