Дятел-пестряк застучал по сухой сосне. «От князя можно уйти, а от домашней беды не уйдешь», – подумал Кондратий, поднимаясь. Он пошел по той же тропе обратно. Шел тяжело, в землю глядел. В низинах земля еще снегом пахла, а на взгорьях росли красные и синие цветы.
Он прошел версты полторы и сел – дальше идти сил не было, а идти надо.
Навстречу ему по тропе шел оштяцкий охотник. Приглядевшись, Кондратий узнал: Золта, брат князя Юргана.
Золта поздоровался с ним по-оштяцки и сел рядом.
– Даньщики-то ушли? – спросил Кондратий.
– Ушли, Рус. Ушли.
Золта погладил его по плечу и заговорил по-своему. Кондратий понял: Ивашку даньщики забрали с собой.
– А я в пауль шел. Сам хотел похоронить…
– Зачем хоронить, рума Рус. Ивашка живой, ругается.
– Вот как! Ну, слава богу. Я чуть ума не лишился. Легко ли, сам понимаешь, сына родного. Своими руками…
Золта вздыхал, качал головой.
– Понимаю, рума.
– А ты-то куда? Силки, поди, шел ставить?
– К тебе, Рус, иду. К тебе! – Золта, охая, встал.
– Выходит, искал меня… – Кондратий хотел сказать, что родной он ему, по душе родной. А как скажешь? Жизнь одна, а слова разные.
– Ось, Емас улум, – сказал ему Золта и пошел в пауль.
К ночи похолодало. Кожаный куяк с железным нагрудником грел плохо. Кондратий прижимался спиной к елке, дул на руки. Князь Юрган, видно, тоже мерз, ворочался в елушках, кашлял. Не обидел бог старого князя умом, думал Кондратий. Пока даньщики набивали мешки серебром да мехами, он собрал своих людей. Даньщики за мечи схватились, да поздно – охотники стреляют без промаха. Князь велел им развязать мешки, складывать в кучу награбленное добро, сам отсчитал четыре десятка соболей. «Берите, – сказал, – дань с лука и уезжайте». Уехали даньщики. Неделя не прошла – нагрянул Асыка, опять пришлось старому князю опоясываться мечом… Стемнело. Редкие звезды сиротливо поблескивали на синем небе. Черный лес притих, будто затаился. Холодная предрассветная тишина легла на землю. Два охотника поползли к засеке, видно, князь Юрган послал их караулить Асыку у Нюрмы-речки.
– Тять, а тять! – шептал Гридя. – Юрганы к Асыке не перекинутся?
– Я верю князю Юргану.
– Мало нас, тять! Не подойдут ултыряне – пропадем.
Над засекой начало белеть небо. Закачались черные елки. Ветер дул в спину Кондратию, с кулиги дул. Добрые на ней озимые! Да придется ли убирать осенью рожь?
Кони зафыркали за засекой. Кондратий поднял лук и стал ждать.
Гридя привстал – две стрелы воткнулись в елку над его головой. Воины Асыки, видно, спешились, обошли засеку и залегли в елушках.
– Лежи!
– Да, я тять, не заяц! Ночь пролежал.
Князь Юрган подал своим знак и три десятка чернохвостых стрел прошили насквозь елушки. Елушник ожил, выскочили на тропу воины Асыки, завыли как дикие, и побежали к ним. Кондратий бросил лук, выдернул меч.
Отбиваться сразу пришлось от троих. Одного он зарубил, хотел отскочить, запнулся, и сразу потемнело все, будто закрыл кто-то ему рукой глаза.
Падая, он увидел Прохора.
– Опоздал, сынок!
Прохор посадил его спиной к елке, перетянул сыромятным ремнем руку выше локтя и закричал в ухо, как глухому:
– Ултыряне пришли! Ултыряне! Угоним Асыку!
Кондратий и сам видел – белеют среди елушек пестрядные рубахи другодеревенцев.
– Обессилел я, Проша! Подсоби… – Он хотел встать, поглядеть, как побегут воины Асыки. Но вместо Прохора наклонились над ним елушки. Он понял, что не встать уж ему, оттолкнул здоровой рукой елушку и закрыл глаза… Качалась перед ним зеленая рожь, густая и высокая, как лес. Такой он в жизни не видел. Рожь желтела на глазах и душила его хлебным теплом.
