распахнув дверь, увидела славную сценку. Пухленькая белокожая Хризомалло только что вышла из воды, служанка вытирала ее пушистым полотенцем. Хризомалло стояла спиной к Феодоре, изящно изогнувшись, на ее нежных полных бедрах были заметны ямочки, привлекательные для мужского глаза. Хризомалло выглядела чуть старше Феодоры, а другой куртизанке, Антонине, было около двадцати. У нее были дивные золотисто-каштановые волосы и зеленые глаза; в этот момент Антонина лежала на массажной скамье, рабыня-нубийка занималась ее спиной. Рабыня была одета в короткую светлую юбочку, ее черная кожа блестела, груди раскачивались в такт каждому движению. Феодора про себя отметила контраст между розовым телом Антонины и склонившимся над ней эбеново-черным мускулистым телом рабыни.
Хризомалло вслух провозглашала формулу красоты, которую недавно узнала:
— Высота лба должна соответствовать расстоянию от центра нижней губы до нижней части подбородка, брови должны начинаться над внутренним углом глаза и кончаться над наружным углом, зрачку следует располагаться над углом рта, губы не должны быть ни слишком полными, ни слишком тонкими…
В этот момент Антонина заметила Феодору.
— Наконец-то! — вскричала она, прерывая Хризомалло. — Четыре дня тебя не было видно! Что, твой гость ушел?
— Сегодня утром.
— И что это был за мужчина, продержавший в объятиях нашу Феодору целых четыре дня?
Вместо ответа Феодора жестом велела Тее снять с себя накидку. Подруги разом завизжали.
— Новое ожерелье! — кричала Хризомалло.
— От него? — допытывалась Антонина. Одна вырвалась из рук служанки, другая вскочила со скамьи, и обе кинулись к подруге.
— Изумруды! — воскликнула Антонина. — Они должны быть настоящими — да, да! Чудеснейший камень! И в Эфиопии, и в Бактрии каждый знает, что это самый лучший камень!
— Удивительный подарок, — подтвердила Хризомалло. Нельзя было не заметить, что три нагие девушки являли собой восхитительную картину, именно с таких прекрасных женских тел Фидий [16] ваял своих знаменитых Трех Граций.
Нетерпеливые пальцы ощупали ожерелье, были оценены и качество работы, и стоимость.
— Кажется, ты неплохо провела время, — вздохнула Антонина. — А мы-то удивлялись, что ты могла делать четыре ночи напролет с этим бородатым козлом, старым и грубым!
Феодора улыбнулась.
— Дат, конечно, немолод. Но он не делал ничего плохого и не требовал ничего особенного. А что касается его бороды, то неплохо бы вспомнить диалоги Лукиана [17], в которых он дает советы куртизанкам.
И она начала декламировать строки греческого сатирика:
— Одевайся элегантно, будь веселой и любезной, не хихикай глупо, а улыбайся, это выглядит куда пристойней. Будь проницательной, но не хитри с тем, кто берет тебя в свой дом или добивается тебя. На пиру не ешь и не пей слишком много, иначе потом не сможешь помочь своему любовнику. Никогда не обсуждай подарки, не говори лишнего и не остри попусту. Смотри только на того мужчину, который платит тебе. В любви избегай непристойностей, будь внимательной и заботливой и позволь мужчине выказать себя хорошим любовником. Будь особенно любезной с некрасивым или уродливым, ибо если он состоятелен, то заплатит тебе вдвойне. Помни все это, и ты преуспеешь в своем деле…
Когда она закончила, Антонина вздохнула.
— О, да, я знаю Лукиана. В Дидаскалионе* мы учили это наизусть. Но никакие слова не сделают старика приятным тебе.
Хризомалло усмехнулась:
— У Антонины не зря позеленели глаза. Она завидует — ведь правда, дорогая?
— Завидую? Я? — вспыхнула Антонина. — Это просто смешно. Я вполне довольна. К тому же, — добавила она мрачно, — что проку в деньгах? Люстральный налог [18] опять повысили, сборщики податей вьются вокруг, как туча саранчи. Если так пойдет и дальше, мне останется только вновь вернуться к добродетели.
— Ты намерена вернуться к добродетели, дорогая? — улыбнулась Феодора. — Это будет великое чудо, вроде падения луны на землю. Предсказатели сочтут, что близится конец света!
Это позабавило Антонину, и она рассмеялась, встряхнув кудрями. Прозвучавшая в ее словах горечь была понятна каждой куртизанке. Современному читателю трудно представить себе нравы и обычаи шестого столетия, в том числе и положение куртизанки в обществе. Христианская церковь все более активно преследовала торговлю телом, но все эти попытки сталкивались с традиционным отношением народа к древнему ремеслу. Общество не выказывало к жрицам любви ни ненависти, ни презрения, куртизанки жили свободно, открыто занимаясь своим делом, многие из них преуспевали и были вполне независимы, а мужчины считали удачей добиться благосклонности знаменитой фа-мозы.
В Константинополе, где проституцией занимались около тридцати тысяч женщин, богатые куртизанки пытались возродить славу гетер Древней Греции, где имя Аспазии [19] произносилось вместе с именем великого Перикла [20], Сафо [21] царила среди современных ей поэтов, а Фрина не только без колебаний обнажала свое совершенное тело, но и была так богата, что за свои деньги восстановила разрушенные стены Фив.
Красота Феодоры и текущая в ее жилах греческая кровь как нельзя лучше способствовали преуспеянию в ее ремесле. Она родилась на Кипре, где, по преданию, появилась на свет Афродита, храм которой на Пафосе был когда-то одной из самых любимых и почитаемых святынь. Любовь во всех ее проявлениях считалась в Древней Греции высшим чувством. На знаменитом острове существовал веселый обычай, следуя которому каждая женщина, даже самая добродетельная по натуре, должна была хоть раз в жизни послужить Афродите и отдаться незнакомому мужчине. Это расценивалось как жертва божеству любви, могучей покровительнице всего живого на земле, и женщины Кипра не спешили расставаться со старыми традициями вопреки унылым христианским заповедям. Слово «киприанка» звучало для женского уха как тонкий комплимент и похвала ее искусству в любви.
Константин Великий приказал разрушить храм богини на Пафосе и построить на его месте христианский храм. Но старые обычаи не умирают вместе с разрушенными зданиями и не рождаются с написанием новых законов. Обворожительные женщины Кипра служили культу любви, как и раньше, и Феодора, не видя ничего предосудительного в ремесле куртизанки, гордилась красотой, доставшейся ей от предков, и возможностью продавать свою любовь за деньги назло нудным проповедникам и ханжам, предающим Афродиту поношению.
Между тем обитательниц улицы Женщин огорчали не только нападки толкователей Экклезиаста [22].
— Почему они опять повысили люстральный налог? — спросила Хризомалло в тон невеселым словам подруги.
— Не знаю, — отвечала Антонина. — Этот налог берут только с куртизанок, он растет с каждым днем, сборщики податей просто совесть потеряли. Кончится тем, что они уничтожат нас всех непомерной жадностью.
— Ты думаешь, они хотят нас разорить?
— Не знаю, но все это просто ужасно, — вздохнула Антонина. — Всему виной старая императрица, помяните мое слово. Сейчас она называет себя Евфимией, как будто мы не знаем, что ее настоящее имя Лупициана и когда
