— Не странно ли, третий месяц на исходе, а вы не получили никаких известий из Анжера.
Кантэн имел в виду Лафона, дворецкого Шавере, который посылал кузенам деньги. Однако тон его был сама искренность и не выдавал его мыслей.
— Едва ли странно, принимая во внимание сложности сообщения между воюющими странами. Увы, у нас не так много Тэнтеньяков, которые отваживаются на столь рискованное путешествие.
— Куда более странно то, — проговорила мадемуазель де Шеньер, — что, зная обо всем во время моего посещения вашей академии, вы ни слова не сказали мне. Как сейчас помню вашу смиренность и настойчивость, с какой вы говорили о своем скромном положении учителя фехтования.
— Только потому, мадемуазель, что мое положение не изменилось и не изменится. Это наследство… — Кантэн махнул рукой. — Что оно значит в наши дни? Оно настолько условно, что не стоит и объявлять о нем.
Госпожа де Шеньер и ее сыновья заговорили разом.
Они пришли в ужас. Они не понимали. Как он может называть наследство условным, когда обширные поместья только и ждут, чтобы он предъявил на них свои права? Кантэн рассмеялся и ответил, как уже отвечал мистеру Шарпу:
— Вы, кажется, предлагаете мне отправиться во Францию, где мне придется выбирать между гильотиной и сумасшедшим домом.
Все трое горячо запротестовали. Они процитировали пункт закона, благосклонный к тем, кто переехал за границу до 1789 года, а значит, и к нему. Неужели из-за пустых страхов и ничтожного риска он допустит, чтобы огромные поместья семейства Шавере перешли в национальную собственность, как то должно случиться, если он не заявит на них свои права?
— А вы гарантируете, что они не перейдут в национальную собственность также и в том случае, если я предпочту заявить свои права? Разве в сегодняшней Франции так трудно сфабриковать обвинение на человека, обладающего большим состоянием? — Кантэн улыбнулся. — Если мне и грозит конфискация, то пусть ей подвергнется Шавере, а не моя голова.
Тэнтеньяк был явно доволен. Мадемуазель де Шеньер внимательно посмотрела на Кантэна. Что касается остальных, то в их взглядах отражались чувства, далекие от удовлетворения.
— Единственное, о чем вы не подумали, дорогой кузен, — вкрадчиво заметил Сен-Жиль, — так это о долге перед домом, главой которого вы теперь являетесь.
— Разве этот долг требует от меня согласия превратиться в безглавого главу?
— Неужели вы боитесь всяких пустяков? — полюбопытствовал Констан со своей всегдашней ухмылкой.
— Во-первых, гильотина вовсе не пустяк, когда на нее смотришь с эшафота. Во-вторых, мне не нравится слово «боитесь». И в-третьих, глупость я никогда не считал героизмом.
— Управлять вверенным вам состоянием далеко не глупость, сударь, — парировал Констан. — Вы не более чем доверенное лицо, временный владелец Шавере на срок, отпущенный вам в этой жизни. Принять титул и бояться принять имения — значит выставить себя на всеобщее осмеяние. Быть маркизом Никто, маркизом pour rire[54], маркизом де Карабас[55]…
— Именно поэтому я намерен оставаться просто Морле, скромным учителем фехтования. У меня и в мыслях не было объявлять себя маркизом. Надеюсь, мадемуазель кузина, теперь вам понятна причина моей скрытности. Я вполне доволен своим скромным положением.
— Но теперь вы не имеете на это права, — настаивал Констан. — Не попытаться спасти Шавере, допустить, чтобы семья потеряла его, значит изменить возложенному на вас долгу и не думать о тех, кто придет после вас.
Кантэн медленно перевел взгляд на Сен-Жиля. Увидев его спокойную улыбку, шевалье вздрогнул и покраснел.
— Я прочел ваши мысли, сударь. Уверяю вас, вы ошибаетесь. В ближайшее время я отправляюсь в Голландию, где вступлю в армию Сомбрея, которой суждено поднять над Францией королевский штандарт. Мой брат Констан покидает Англию с «Верными трону», он зачислен офицером этого полка. Мы идем воевать за обреченное дело…
— Вовсе не обреченное, клянусь честью! — вмешался Тэнтеньяк.
— Отважные сердца не могут относиться к этому, как обыкновенные люди. Но сейчас и время необыкновенное. Мы уезжаем, чтобы принести наши жизни на алтарь дела, служить которому призывает нас наше рождение, как призывает и вас, господин маркиз. Так что вряд ли мы будем в числе тех, кто придет после вас.
— Morituri te salutant[56], — прошептал Кантэн в ответ на высокопарную тираду одного из идущих на смерть.
Глаза Констана гневно блеснули. Сен-Жиль ограничился улыбкой.
— Относитесь к моим словам, как вам будет угодно. Возможно, тех, кого имел в виду Констан, не так уж много. — И, как показалось Кантэну, с затаенной злобой шевалье добавил: — Остается наша кузина Жермена.
— Нет-нет, — неожиданно резко возразила мадемуазель де Шеньер. — Прошу вас не включать меня в ваши расчеты.
Кантэн повернулся к девушке.
— Мадемуазель желает, чтобы я сделал попытку?
Несколько мгновений она не сводила с него пристального, испытующего взгляда, затем ответила:
— А если бы я пожелала? Вы бы поехали?
Кантэн ответил раньше, чем до него дошел смысл собственных слов:
— Да, без колебаний.
— Так, ради Бога, попроси его, — усмехнулся Констан, — во имя фамильной чести.
Кантэн резко повернулся к братьям.
— Я заключу с вами сделку. Во имя фамильной чести. — В его голосе звучало странное возбуждение. — Откажитесь от ваших прав на наследство в пользу мадемуазель де Шеньер, и я отправлюсь во Францию, как только все улажу.
Ошеломленные братья тупо уставились на Кантэна. Тэнтеньяк подбоченился и в глазах у него заиграли озорные огоньки. Он с явным любопытством ждал продолжения.
— Ну? — спросил Кантэн. — Похоже, даже ради фамильной чести вы не решаетесь отказаться от шанса, по-видимому, столь слабого?
Сен-Жиль нетерпеливо махнул рукой.
— Едва ли ваше предложение разумно.
— Оно абсолютно безумно, — добавил Констан.
— По-моему, оно сполна отвечает на обвинение в недостатке мужества, которое вы мне предъявили, — сказал Кантэн. — На таких условиях я докажу вам свое мужество.
— О, нет-нет, — вступилась за своих сыновей госпожа де Шеньер. — Никто не сомневается в вашем мужестве, дорогой кузен. Дело… дело… — Она с трудом подбирала слова, нервно сжимая и разжимая пальцы. — Дело в том, что вы недостаточно хорошо знакомы с традициями нашей семьи.
— Я не был в них воспитан.
— Что правда, то правда! Черт возьми! — оскорбительным тоном заявил Констан. Он был готов взорваться, как в то воскресенье в фехтовальной школе, когда Кантэн продемонстрировал свое мастерство. Младший де Шеньер так никогда и не научился обуздывать или, по крайней мере, скрывать свой гнев.
