Охеда поддакивал. А когда настоятель уходил, он подзывал к себе Франсиско, с которым очень подружился, и обсуждал планы на будущее.
— Слышал, Франсиско, что говорил падре Бернардо?
— Слышал, сеньор Охеда.
— Видишь, как обстоят дела? С одной стороны Колумб, с другой — король, с третьей — монахи. Я запутался среди них, как муха в паутине. Одному угодишь — другой сживет со свету. Никому не угодишь — все сживут со свету. Трудно мне будет, Франсиско, очень трудно.
— А по-моему, нетрудно, сеньор Охеда. Надо вам как-нибудь от них сторонкой итти. Дикарей, говорят, там много, на нашу долю хватит. Пока Колумб ссорится с нашими падре, мы заберемся в какую-нибудь неизвестную землю, о которой никто еще не знает, и вы станете губернатором, а я — вашим помощником. Заберем у дикарей все их золото и жемчуг, нагрузим на корабли и уплывем прямо в Испанию. Отдадим в казну одну пятую часть, как полагается по закону, четыре пятых достанется вам, а вы мне кое-что сами уделите. Тогда вы и самому Колумбу не уступите. Если даже вас в той земле и не назначат наместником, по-моему, беда небольшая. Ведь все золото мы подметем так чисто, что никто после нас ничего не найдет.
Охеда смеялся и трепал Франсиско по плечу.
— Ты хоть и молод, и, пожалуй, многих стариков перещеголяешь, — говорил он. — Только держи ухо востро и о наших разговорах никому ни слова!
Так, в мечтах и занимательных беседах, проходили дни. Каждый думал о своем: солдаты — о золоте, Охеда — о губернаторстве, Франсиско — о выгодной службе, аббат Бернардо Бойль — о золоте и власти. О власти аббат думал даже больше, чем о золоте. Старому, сухому старику некуда было его тратить. Молодость его давно прошла, удовольствия потеряли цену. Но оставались две вещи, которые для дона Бернардо были всего дороже на свете: звание кардинала и слава ревнителя католической веры. О них он и думал, шагая по палубе в ночные часы.
Он видел перед собой поверженные языческие капища, на развалинах которых вырастают горделивые соборы. Он видел тысячи новообращенных дикарей, толпами стекающихся на торжественную обедню. Видел себя самого в красной кардинальской мантии и в кардинальской красной шапке, с архипастырским аметистовым перстнем на среднем пальце правой руки. Рука подымается, благословляет верующих, и толпы людей падают на колени. А потом та же рука пишет донесение в Рим о том, сколько новых католиков прибавилось у папского престола, сколько ведьм и колдунов сожжено, сколько церквей и соборов выросло на новых землях. И слава его разносится по всем христианским государствам. О нем говорят при всех дворах. А когда наступит ему время предстать на суд вседержителя, может быть церковь причислит его к лику святых, и его статуи будут стоять во всех церквах новооткрытой Индии.
В эти минуты дону Бернардо казалось, что из всех людей мира только он один избран для столь великого дела. Он склонял голову, и из старческих глаз скатывалась слеза, тонкие, бескровные губы кривились блаженной улыбкой. И на душе у него было так хорошо, словно с неба спустился сам св. Бенедикт и благословил на подвиг.
«Только бы смирить Колумба, любимца королевы Изабеллы, — думал он, — сокрушить этого гордого мечтателя, который грезит лишь об открытиях и братается с некрещеными индейцами! А весь этот жадный сброд, который готов перерезать друг другу горло из-за золотой побрякушки, нам не страшен. Церковь сумеет обуздать его, взять в руки. А церковь возьму в руки я!»
Наконец показались и Канарские острова. После недолгой стоянки флотилия двинулась дальше и, по приказу Колумба, свернула на юг, чтобы проехать к Эспаньоле другим путем и, может быть, по дороге открыть новые земли. Надежды великого адмирала оправдались: 3 ноября был открыт остров, которому дали название Сан-Доминго, а на следующий день — остров Гвадалупа. Этот второй остров с его роскошной растительностью и красивыми, слегка холмистыми берегами словно манил к себе усталых путешественников. Когда, по приказу Колумба, корабли вошли в его удобную бухту, у испанцев вырвался радостный крик: на берегу виднелось довольно обширное селение с правильными прямоугольными домами, крытыми пальмовыми листьями, а в середине селения засаженная незнакомыми цветущими деревьями площадь. По всем признакам, жители этих мест были гораздо развитее тех первобытных дикарей, которых Колумб встретил на Эспаньоле во время первого своего путешествия. Кто знает, может быть именно здесь начинаются владения великого китайского императора, столь восторженно описанные знаменитым путешественником Марко Поло!
К досаде испанцев, в деревне почти никого не оказалось: завидя издали диковинные корабли, туземцы поспешили скрыться. Скрылись, однако, не все: перепуганные матери забыли в хижинах несколько детей. Испанцы дали им в руки стеклянные безделушки, навешали на шеи медные бубенчики и отпустили в лес. Эти подарки должны были убедить индейцев, что пришельцы не желают причинять им никакого вреда. Но туземцы не выходили из лесных чащ, и испанцам пришлось знакомиться с деревней в отсутствие хозяев. В домах нашли глиняную посуду, плетеные гамаки, резные изделия из дерева, хлопчатобумажные ткани, луки и стрелы с костяными наконечниками и невиданные ароматные фрукты, похожие на огромные сосновые шишки. Это были ананасы. Испанцы объедались их сладкой мякотью и окрестили их «индейским репейником». Однако, кроме этих приятных и интересных вещей, испанцы натолкнулись и на предметы, возбудившие в них ужас: около горшков валялись человеческие кости. Туземцы оказались людоедами.
Колумбова флотилия пробыла у берега Гвадалупы около недели. Отряды, посланные на разведку острова, никаких интересных сведений не принесли: следов золота нигде не было найдено, туземцы прятались, и лишь случайно солдатам удалось захватить и доставить к адмиралу несколько женщин и детей, заблудившихся в лесу.
10 ноября флотилия двинулась в северо-западном направлении. 27 ноября, открыв по пути несколько островков и большой остров Пуэрто-Рико, испанские корабли бросили якорь у берегов Эспаньолы, около форта Навидад.
Пизарро рядом с Охедой стоял на борту «Марии» и пристально всматривался в линию берега. Ранние тропические сумерки уже окутали небо и землю. Зажигались большие и малые звезды, но были они совсем не такие, как в Эстремадуре. Старые знакомцы Северного полушария, стоявшие над самой головой, опустились далеко вниз, а на смену им подымались с юга новые, неведомые светила. В прибрежных зарослях летали роями светящиеся мухи. Легкий вечерний ветер ласково теребил широкие листья пальм, и видно было, как они медленно и важно колыхались, словно приветствуя поклонами заморских гостей. Тихо, торжественно встречал Новый Свет завоевателей, и даже самые жадные и сварливые из них забыли на минуту о золоте и предстоящих опасностях и с радостной детской улыбкой повторяли: «Индия! Вот она, Индия!»
