ошибку и произвести на тебя благоприятное впечатление.
– Тебе это удалось в полной мере! По прошествии стольких лет, откроюсь: я некоторое время даже была по-детски влюблена в тебя.
– И как долго?
– До той поры, пока меня не увезли за границу.
– Как жаль, что такие вещи узнаешь через столько лет! Я тоже откроюсь! Ведь после того знаменательного разговора в саду я бредил тобой каждое лето, до самого университета. Так ждал переезда в Павловск, в надежде на встречи. Как жаль, что у меня не хватило храбрости сломать глупые условности нашего воспитания. – Леонид даже поднялся со стула от волнения.
– Жаль, конечно. Но судьба выбрала для каждого из нас свой путь. Я замужем и мать семейства. У меня прекрасные дети и жизнь удалась.
– Это, конечно, прекрасно. А так, я бы не потратил столько лет, блуждая по Африке. Но, как мне кажется, несмотря ни на что, я больше приобрёл, чем потерял. Теперь я тороплюсь назад, в Санкт-Петербург, к отцу. Я так по нему соскучился…
В этот момент Софи так изменилась в лице, что на это Леонид невольно обратил внимание.
– Софи, милая, что случилось?
– Ты не знаешь? – осторожно спросила она.
– Последние восемь лет я был в плену, – просто сказал он, как будто говорил о прогулке по саду, а её глаза округлились от удивления, – так что радость эпистолярного жанра была мне некоторое время недоступна. Не томи. Случилось что-то плохое?
– Лёнечка, милый! У меня ужасная новость. Александра Леонидовича давно нет в живых.
– Как!!! Когда!!!
– Мама писала, что это случилось в апреле 1906 года. На похороны пришло столько народу, что во время прощания в храме на кладбище пришлось снимать двери. Лёня, прости меня!
Леонид глухо застонал, упал на стул возле стола и уронил голову на руки. Тишина длилась вечность. Потом руки стали сминать крахмальную белоснежную скатерть, и Софи почудился тихий вой. Она вскочила и, как в детстве, обняла Леонида. Он так же доверчиво прижался к ней.
– Лёня, я тебя никуда не отпущу в таком состоянии. Поживёшь у меня, потом поедешь. Хотя бы несколько дней…
– Теперь мне некуда ехать! Не к кому и незачем! Не хочу обратно. Колодцы сухи, в душе мгла, в глазах песок. Я порождение миражей и должен исчезнуть с закатом дня…
– Нет! – воскликнула Софи и испугалась. Она подумала, что Леонид сходит с ума. Она ещё сильнее прижала к себе голову друга, и стала нежно гладить его по волосам. – Ты останешься с нами.
– Тоской я отравлю вам жизнь! Мне надо быть подальше от людей.
– Лёня, Лёня, останься, я прошу тебя. Иначе моё сердце разорвётся!
– Нет! – сказал он, и она почувствовала, что он собирается встать. В этот момент в голову Софи пришёл зыбкий спасительный аргумент.
– Ты обещал научить Базиля жонглированию. Он влюбился в тебя и его нельзя обманывать. Александр Леонидович расстроился бы, если бы ты нарушил данное маленькому мальчику слово.
– Ты права, – глухо сказал он после долгого молчания. – Я исполню обещанное. Слишком много ранее данных мною слов не исполнилось. Подобную тенденцию надо прекращать.
– Вот и славно, вот и договорились, – не отпуская Леонида, заворковала Софи. Так уж получалось, что в его жизни она появлялась тогда, когда он больше всего на свете нуждался в утешении.
– Благодарю за ужин. Прости, но теперь мне надо побыть одному.
– Тебя проводить в твою комнату?
– Спасибо, если позволишь, я посижу возле бассейна.
Луна рисовала дорожку на глади воды, слёзы текли и срывались с подбородка. Отца нет в живых. И, наверняка, он своими поступками сократил его дни на земле. Ему нет прощения. Ах, как красиво он сейчас пел бы… Как прекрасно летел его голос, улетая в чёрное небо… Но нет. Он сам выжег в своей душе вечное клеймо «отцеубийца». С этим предстояло жить все отпущенные Господом дни.
Время на вилле Дюфо-Сервак текло так же плавно, как все линии в этом доме, перетекая одна в другую. Базиль уже неплохо жонглировал шариками. Фирсанов давно уже бросил считать, скольких людей он обучил этой забаве. Каждый вечер они с Софи вели приятные беседы, но в какой-то момент Леонид понял, что попал в сладкий, лишающий воли плен. Будто муха в мёд. Уже почти не осталось сил на то, чтобы вытаскивать увязшие лапки. Это могло кончиться обоюдной глупостью, не нужной никому. Что делать дальше, он уже прекрасно знал.
Февраль 1911 года. Амстердам
В полдень толстенький и лысенький ювелир Йохан Янсен с Угольной улицы блаженно шмыгал носом над чашечкой кофе. Восхитительный запах колумбийской арабики витал по всем закоулкам мастерской! Он собирался насладиться своей маленькой, но законной полуденной паузой. И никто, слышите, никто, не имел права покуситься на этот миг блаженства! Но едва он взялся пальцами за ручку прозрачной фарфоровой чашки настоящего китайского фарфора, как громко звякнул дверной колокольчик. «Черт! – взвился Йохан. – Как ты мог забыть закрыть дверь, старый дуралей!» Но, подчиняясь многолетней привычке, поднял глаза и улыбнулся. На него смотрели пронзительно голубые глаза сильно загоревшего мужчины. «А загар-то не морской», – по привычке всё замечать, отметил про себя Янсен. А вслух произнёс:
– Чем могу быть полезен? Только учтите, мы не скупаем, мы изготавливаем и продаём.
Мужчина утвердительно дёрнул подбородком. Но выражение лица не изменилось.
– Покажите образец, – попросил он.
«Вот же попался! – подумал крошечный толстяк, и рука потянулась к сигнальному колокольчику. – Может, кто-нибудь да услышит? Как говорится: бережёного Бог бережёт!» И без надежды нажал на кнопку. В этот момент в мастерской он был один, младший брат Патрик пока не приходил, видимо, ночевал у своей вертихвостки. Колокольчики в квартире над мастерской и в задних помещениях отчаянно колотились в липкой тревоге, их никто не слышал. «Вот влип-то!» – констатировал настороженный Йохан. Но опыт пережитых ограблений подсказывал ему, что грабители себя так не ведут. Они, даже если не кричат, внутренне дико вибрируют, накаляя обстановку, а спокойствия этого человека с лихвой хватило бы на целую армию. В синих глазах плескалась безмерная тоска, а не горел хмельной огонь наживы. «А с другой стороны, разве не для этого мы работаем?» И опустил металлические жалюзи в витрине, расположенной под основной стойкой, отделяющей его рабочее место.
Незнакомец принялся подробно изучать коллекцию. Янсен изготовился нахваливать их продукцию. Среди прочего, там были по-настоящему дивные образцы!
– Красиво! – буднично заключил посетитель.
Закончив осмотр, мужчина открыл саквояж и стал в нём копаться. «Ошибся. И кофе не попью. А это арабика!» – суетливо толклись мысли в мозгу ювелира. Между тем гость
