И с этими словами он взял его за руку и потянул к двери. Цезарь подал Кальпурнии прощальный знак и вышел.
Но едва он оказался на улице, к нему попытался подойти один раб. Цезарь, как всегда, был окружен толпой клиентов, которые домогались его благосклонности. Раба оттолкнули, и он не смог протиснуться к Цезарю. Тогда он побежал к Кальпурнии.
– Во имя богов, оставьте меня здесь до прихода Цезаря, – сказал он ей; – мне поручено переговорить с ним об одном чрезвычайно важном деле.
Это было не все. Один ритор, по имени Артемидор Книдский, который преподавал в Риме греческую литературу и часто встречался с главными заговорщиками, узнал о готовящемся заговоре. Сомневаясь, что ему удастся переговорить с Цезарем лично и рассказать ему о заговоре, он записал все основные детали на бумаге, и попытался ему ее передать. Но видя, что по мере того, как Цезарь получает записки, он передает их окружавшим его слугам:
– Цезарь, – крикнул он, поднимая бумагу повыше, – Цезарь!
Затем, когда Цезарь подал ему знак подойти поближе:
– Цезарь, – сказал он, – прочти эту записку один и как можно скорее: в ней говорится об очень важном деле, которое касается лично тебя.
Цезарь взял записку, кивнул ему, и действительно принялся читать ее; но он так и не дочитал до конца, настолько ему мешала толпа, которая теснилась вокруг в надежде поговорить с ним; так что он вошел в сенат, все еще держа эту записку в руках: она осталась у него одна.
В нескольких шагах от сената Цезарь сошел с носилок; но едва он оказался на земле, на пути ему встретился Попилий Ленат, тот самый сенатор, который полчаса назад пожелал Бруту и Кассию успеха. Попилий Ленат завладел им.
Когда случалось так, что какой-нибудь значительный человек выказывал намерение сказать что-либо Цезарю, все расступались; так что Цезарь и Ленат оказались как бы в середине круга, достаточно большого, чтобы те, кто образовывали его, не могли слышать, о чем говорят сенатор и диктатор.
При этом, поскольку было видно, что Ленат говорит с Цезарем очень оживленно, и что тот слушает с большим вниманием, заговорщики начали испытывать все большую тревогу. Они уже знали, что Ленату известно о заговоре, и, естественно, им пришла в голову мысль, что Ленат выдает их; так что они переглядывались между собой и ободряли друг друга глазами не дожидаться, пока их схватят, но предупредить это бесчестье и убить себя самим; уже Кассий и некоторые другие потянулись к своим кинжалам, спрятанным у них под одеждой, когда Брут, который протиснулся в первые ряды этого круга, понял по жестам Лената, что тот скорее о чем-то пылко просит Цезаря, нежели обвиняет кого-то. Тем не менее, он не сказал ни слова заговорщикам, зная, что вокруг него находилось большое число сенаторов, не посвященных в тайну; но, улыбнувшись Кассию, он дал ему понять, что все в порядке, и почти тут же Ленат, поцеловав руку Цезаря, отошел от него, и каждый понял, что разговор между ними шел исключительно о личных делах.
После этого Цезарь поднялся по ступенькам портика и оказался в помещении, где в тот день проходило собрание.
Он прямо пошел к креслу, которое было приготовлено для него.
В этот момент, как было условленно, Требоний увлек Антония вон из зала заседаний, чтобы лишить Цезаря его помощи, если вдруг завяжется борьба, и там он надолго занял его разговором, который, как он точно знал, заинтересует его.
Все это время, – странное дело! – Кассий, хотя и принадлежал к секте Эпикура, то есть не верил в иную жизнь, пристально смотрел на статую Помпея, словно призывая его содействовать успеху задуманного предприятия.
Тогда подошел Туллий Цимбер. – Об этом тоже было уговорено. – Туллий Цимбер должен был подойти и попросить Цезаря об отзыве из ссылки его брата, который был изгнан из Рима. Он начал свою речь.
Все заговорщики тут же обступили Цезаря, как если бы их всех волновала судьба изгнанника, и они хотели присоединить свои мольбы к словам просителя. Цезарь отказал их просьбе. Это стало поводом еще сильнее потеснить его, так как все простирали к нему руки. Но он отверг их настойчивость:
– Зачем вы надоедаете мне просьбами об этом человеке? – сказал он. – Я уже решил, что он не вернется в Рим.
И он сел, стараясь отстраниться от толпы, которая наседала на него.
Едва он сел, Туллий схватил его тогу двумя руками и стащил с его плеча, обнажив его.
– Это насилие! – вскричал Цезарь.
Это был сигнал к нападению. Каска, который стоял позади Цезаря, вынул свой кинжал и нанес первый удар. Но поскольку Цезарь в нетерпении подался вперед, чтобы подняться, кинжал соскользнул на плечо и нанес лишь неглубокую рану. Однако Цезарь почувствовал прикосновение клинка.
– А! злодей Каска! – вскричал он, – что ты делаешь?
И, схватившись за меч Каски одной рукой, другой он ударил его заостренной палочкой, которая служила ему для письма на его табличках. Когда Цезарь кричал эти несколько слов на латыни, раненый Каска воззвал по-гречески:
– Брат, помоги!
Тут началось столпотворение: те, кто не состоял в заговоре, метнулись назад, трепеща всем телом, не смея ни защитить Цезаря, ни броситься бежать, ни даже выговорить хотя бы слово. Этот миг колебания был краток и стремителен, как мысль; тут же каждый из заговорщиков выхватил свой меч и окружил Цезаря, так что в какую бы сторону тот ни поворачивался, он видел и чувствовал только клинки. Но он, не выпуская меча Каски, отбивался от всех этих вооруженных рук, из которых каждая хотела принять участие в его умерщвлении и попробовать, если можно так выразиться, его крови; как вдруг среди своих убийц он узнал Брута, и почувствовал, как тот, кого он называл своим сыном, нанес ему удар кинжалом в пах.
Тогда он выронил из рук меч Каски и, не произнеся больше ни единой жалобы, кроме этих слов: Tu quoque, mi fili (и ты, сын мой)! не пытаясь больше защищаться, накинул себе на голову свою тогу и подставил тело ударам мечей и кинжалов.
И, однако, он оставался стоять, и убийцы наносили удары с такой яростью, что поранили друг друга: так что у Брута была порезана ладонь, и все остальные были забрызганы кровью.
Наконец, то ли по случайности, то ли потому, что заговорщики нарочно оттеснили его в эту сторону, он упал у подножия статуи Помпея, забрызгав кровью ее пьедестал.
«Казалось, – говорит Плутарх, – что сам Помпей присутствовал на казни своего врага, распростертого у его ног и еще содрогавшегося от множества ран».
Когда Цезарь умер у подножия статуи Помпея, Брут вышел на середину зала заседаний сената, чтобы объяснить и прославить дело, которое он только что совершил. Но сенаторы, охваченные страхом, бросились ко всем выходам, и стали сеять среди народа ужас и смятение криками Цезаря убивают! или Цезаря убили! в зависимости от того, выбежали ли они, когда Цезарь еще стоял, или когда он уже упал.
