В течение зимы граф де Ломенье неоднократно приезжал к брату Люку, чтобы помочь ему и его сыну, скульптору и художнику Ле Бассеру в изготовлении солдатиков.
— Наш новорожденный сын еще не сделал своего первого шага, — сказал де Пейрак, но я смею вас уверить, что он уже достаточно взрослый, чтобы оценить столь красивый подарок, и что он получит удовольствие, как и его сестренка, их рассматривая, и расставляя в боевом порядке.
Господин де Ломенье рассказал, как проводил длинные зимние вечера в стенах спокойного монастыря Реколле а обществе брата Люка и его помощника, с кисточками в руках, наслаждаясь фантазиями о том, как малыш будет играть. Зимний сезон почти на девять месяцев прекращал всякое сообщение Канады с внешним миром, поэтому Ломенье оставался в неведении относительно трагических событий, связанных с его другом.
«Но вы же знаете, что мы по-прежнему ваши друзья, и что мы вас не оставим», — говорили глаза Анжелики, пока он спускался по веревочному трапу в лодку, которая доставит его на корабль, держащий курс на Квебек.
Он улыбнулся.
Она тоже продолжала улыбаться, маша им вслед.
Но Анжелика знала, что, расставшись с ними, он снова станет подвержен прежним сомнениям и терзаниям, снова станет испытывать горечь, как от неразделенной любви. Горечь эта вдвое сильнее от того, что внушается чувствами к женщине и смертью друга. Он не мог служить одному без того, чтобы не предать другого, он не мог предпочесть одного и забыть другого, он любил их равной и в то же время разной любовью и не мог вырвать кого-то одного из сердца и жизни, несмотря на раздумья, принуждения, дисциплину, исповеди. Он был не в силах изгнать из мыслей и души мученика-иезуита, лучшего друга, присутствие которого он ощущал постоянно; тот, казалось, умолял его вернуться на праведный путь и продолжать служить во благо церкви и Франции.
Он так же не мог забыть ее, воплощение того, что всегда было для него под запретом, и в то же время — подругу, образ которой представлялся перед его мысленным взором, звук ее имени, музыка ее смеха раздавались в его ушах, аромат его духов вызывал в нем слезы волнения. И шевалье де Ломенье никак не мог положить конец этим терзаниям, разрывающим его между двумя людьми, между долгом и любовью.
Ему предстояло пересечь пустыню, край, где не раздастся голос утешения, где умирает надежда, где божественность отказывается появляться, что является самым страшным испытанием для того, кто посвятил жизнь и пожертвовал всеми земными радостями во имя Господа.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МЕЖ ДВУХ МИРОВ
7
Наконец они подняли паруса и отправились прочь от Тадуссака.
Анжелика воспользовалась несколькими часами уединения с Жоффреем, они наслаждались свободой, отгородившись от внешнего мира, и это она любила больше всего. Они вновь обрели прежние привычки и не уставали им радоваться.
Они сидели лицом к лицу, под тентом, который натягивался над палубой в знойные часы, или во время дождя, или же ночью на кормовом балконе, на который выходили их аппартаменты.
Там, полулежа на диванах и опираясь на подушки в восточном стиле, они проводили время в обществе друг друга, получая от этого несказанное удовольствие.
Они смогли сберечь свои чувства и позволить себе сгорать от двух огней: нежности и страсти.
Кусси-Ба подавал им турецкий кофе в маленьких чашечках тонкого фарфора на прелестных подносиках, украшенных арабесками, которые назывались зарф, и которые позволяли пить кофе и не обжигать пальцы. Весь этот ритуальный прибор, предназначенный для кофе, да и сам напиток напоминал им о Востоке, переносили их к Средиземному морю, в Кандию и на остров Мальту, о котором Анжелика так много говорила с Ломенье.
Она попыталась внушить ему, чтобы он вернулся во Францию, чтобы получить помощь и поддержку среди братьев-рыцарей Сен-Жан Иерусалимских, сегодня называемых Мальтийцами. Но он отказывался. Он не хотел покидал Канаду, где покоились останки его друга, убитого индейцами.
— Но, однако, возвращение пошло бы ему на пользу. Как и солнце. На Мальте я полюбила этот прекрасный свет, который заливал залы Большого Госпиталя. Больные ели с серебряных приборов. Я посетила аптеку, хирургические кабинеты. А в крепости я любовалась, как на ветру трепещут вымпела на разнообразных галерах Мальты, которые были готовы выйти в море, на бой с варварами.
Внезапно она осеклась. Затем Жоффрей увидел, как она спрятала в ладонях лицо и воскликнула:
— О Боже! Это был он!
И застыла, словно погруженная в картины прошлого.
— Анри де Ронье, — произнесла она затем уже спокойнее.
Жоффрей де Пейрак задумался о нынешней ситуации. А она принимала довольно сложный оборот. Анжелика должна была возвратиться в Салем, потому что после рождения близнецов у нее случился приступ малярии.
Охваченная жаром, который случился у нее на Средиземном море, она вообразила, что снова в Алжире, в плену у Османа Терраджи, визиря Мулея Исмаила, короля Марокко, для которого она и была куплена. В бреду ей казалось, что она еще не нашла Жоффрея. Она видела себя на улицах белого города, в сопровождении стражников-мусульман. На перекрестке она натолкнулась на умирающего, побиваемого камнями, рыцаря-монаха, одного из тех, кого взяли в плен вместе с ней на мальтийской галере, и ей слышались его крики: «Я подарил вам первый поцелуй».
Возвратившись в Салем, В Новую Англию, она решила, что это сцена — плод болезненного воображения и жара. Но если тем умирающим рыцарем действительно был Анри де Ронье? Видение обретало конкретные формы.
Она напрягла память.
Анри де Ронье?.. Сейчас она была почти уверена. Это было имя одного из двух рыцарей, в обществе которых она путешествовала на мальтийской галере в поисках Жоффрея по Средиземному морю.
Анжелика подняла голову.
Взволнованная, она рассказала мужу историю, услышанную от графа де Ломенье-Шамбор, и ее продолжение, о котором она вспомнила. Она и не подозревала об этом, потому что не узнала в рыцаре в красном плаще с мальтийским крестом влюбленного в нее пажа из Пуатье.
— А он? Он узнал меня? Прошло столько лет, и путешествовала я под именем маркизы дю Плесси-Бельер. Он, во всяком случае, знал только мое имя. Но он даже не намекнул о нашей встрече в прошлом. Или я не следила за этим?..
Однако, что-то, должно быть, существовало между ними, оно проникло в ее бредовые видения, в которых она услышала слова, которых он не хотел произносить.
Она все время вызывала в памяти его черты, но тщетно. Ей вспоминалась лишь стройная фигура в плаще. Он стоял на палубе рядом с другим рыцарем, грузноватым капитаном галеры.
— Мое безразличие смутило его, и он не осмелился напомнить мне о маленьком эпизоде, который я едва ли помнила. Да, в то время только вы составляли смысл моей жизни. Я была готова бросить вызов любым опасностям, лишь бы найти ваши следы.
Она снова задумалась. Она прикидывала, насколько были бы ей интересны откровения бедного Анри де Ронье, заодно она припоминала и другие имена из своих путешествий. Вивон, Баргань, и даже Колен…
— Так я и вправду забывчива, в чем меня упрекал Клод де Ломенье, я помню только об одном человеке… о вас?
— Если это действительно я, то мне не в чем вас упрекнуть.
Она перебирала в памяти разные эпизоды своих приключений, полные смертельных опасностей, которые она презирала, и самой безумной надежды. Один из таких случаев, в Кандии, столкнул ее с загадочным корсаром в маске.
Ослепленная и взбудораженная неожиданным поворотом событий, она не узнала его. Ее поступок, который едва не разлучил их навсегда, по-прежнему мучил ее, и она не могла успокоиться.
— Я так бы хотела увидеть ваш дворец роз в Кандии. Едва я сбежала оттуда, как почувствовала, как меня мучает тоска, так привлек меня пират под маской, который меня купил. Но я предпочла сбежать. Какая глупость, если задуматься! Мечта, счастье были так близки!.. Но нет! Все же это не было глупостью. Со старым Савари осуществили этот побег, который готовили с таким упрямством!.. Разве стремление к свободе не является мечтой каждой рабыни?
