Зять Николя Пари был человеком грубым и неразговорчивым, ему было около тридцати лет. Он родился в Сен-Пьер-дю-Ка-Бретон в те времена, когда там было около четырех домиков колонистов и часовня. Теперь все это исчезло. Теперь там заправляли люди ловкие и с коммерческой жилкой. Нашествие судов и матросов из Старого Света встряхнуло маленьких колонистов Академии, медлительных по натуре.
Но когда они сражались и имели возможность вставить свое слово, они защищались с яростным пылом.
Старик действительно подал прошение королю, но это было еще четыре года назад. Таким образом нельзя было обвинить составителя этих страниц, которые король, быть может, и не читал, в непредвиденных изменениях, которые господа из Парижа произвели в колониальной политике.
Кроме того, старик был женат. Кроме того он умер в отдаленной провинции, где он намеревался поселиться, чтобы наслаждаться жизнью с супругой, пользоваться состоянием — результатом продажи областей Акадии, и щедротами короля. Его вдова вторично вышла замуж за одного из высокопоставленных людей области, интенданта или кого-то с похожим родом занятий, так что было похоже, что она перестала интересоваться американским наследством.
Все это он узнал разом, как и дочь вышеуказанного Николя Пари, с первой же почтой, прибывшей весной, на одном из первых кораблей.
Он извлек из плюшевой сумки связку важных бумаг, которые стоили ему и его жене большим количеством часов и пота. Они расшифровывали, меняясь в лице и становясь время от времени «всех цветом радуги» по ходу чтения, потому что это были, заверенные нотариально, первые и единственные письма, которые они получили от старика после его отъезда. По поводу этих бумаг он и его жена издали вздох облегчения, потому что после беспорядочных описаний его представления ко двору, женитьба и (это, естественно, было написано не стариком) его смерти, следовали мысли, которые единственно могли их утешить — что эта дурочка-вдова — не станет вмешиваться в дела по наследству. Так или иначе, старик должен был что-то оставить. Быть может, «там», находясь при деньгах, вывезенных из Америки, он вспомнил о них; во всяком случае, нотариусы сообщали, что в Академии было чем поживиться.
— Здесь, мой дорогой друг, — вмешался Виль д'Аврэ, все ясно, здесь дорожка накатана. Не надейтесь затеивать бесконечный процесс, чтобы вернуть во владение территории, которые ваш тесть продал господину де Пейрак.
Я был свидетелем собрания, созванного в подобающей и достойной форме по поводу господина Карлона, интенданта Новой Франции. Он оставил вам Кансо, «пески», чтобы сдавать их рыбакам и небольшие угольные копи. Что касается понятия «там», то ничто не мешает вам отправиться туда и посмотреть, как обстоят дела.
Зять Николя Пари отправился вместе с женой, не сопротивляясь.
После долгих раздумий над бутылкой с джином, который поступал с Новой Земли, он сказал своей супруге, что это было делом времени и терпения. Нужно подождать. Нужно посмотреть откуда ветер дует.
Вот уже поползли слухи, что господин де Фронтенак впал в немилость, что его «отзывают». Интендант Карлон последует за ним?! Тогда в этом случае чего стоили права дворянина-искателя приключений без флага, веры, закона, так называемого графа де Пейрак, который получал доходы с налогов всех предприятий Восточного берега? Теперь возникал не один повод прогнать его, либо пользуясь законами наследования, либо обвинив его в том, что он пират или союзник англичан.
Теперь наступала очередь его, зятя Николя Пари, быть королем восточного берега. Что до того, чтобы разбираться с этими бандитами из Старого Света, из Европы, то он никогда не рисковал даже в Квебеке, так что лучше с этим подождать. Может быть в следующем году. А сейчас лучше всего известить нотариусов и адвокатов о своем приезде, чтобы они сохраняли деньги «тепленькими».
В Тидмагуше, в форте с четырьмя башенками, здании скромном с виду, в зале хоть и с низкими потолками, но широком, можно было свободно накрыть изысканный стол, согласно вкусов Жоффрея де Пейрака. Когда представлялся случай, то можно было там видеть настоящие пиры, достойные по меньшей мере, официальных приемов в Квебеке с изысканными винами, разнообразными блюдами, подававшимися на золотой посуде; и в этот вечер на столе красовались бокалы с ножками Богемского хрусталя, отсвечивающие красным, поставленные в честь губернатора. Сам король не имел подобной посуды.
Господин Тиссо, метрдотель, священнодействовал со столовыми приборами вместе с четырьмя помощниками, восемью подавальщиками жаркого и целой тучи поварят, разодетых лучше, чем труппа комедиантов перед королем.
Господин де Фронтенак был очень растроган таким приемом, достойным принца крови, поскольку предполагал съесть скромный кусок дичи на борту корабля на приколе.
Он прибыл вечером в сопровождении господина д'Авренссона, помощника по административной части, который возвратится в столицу после его отъезда, а также вместе с привычным окружением из советников, мажордомов и нескольких представителей Городского совета.
Он был несколько мрачен, видимо поразмыслив о своих планах, но вина оказали благотворное влияние на его подавленное настроение. Он вновь обрел жизнерадостность. В конце банкета разгоряченные гости принялись рассказывать о битвах, высоких делах и подвигах, которыми эти достойные господа могли похвастаться. Затем зазвучали повествования о жизни двора и галантных приключениях. Господин де Фронтенак решился процитировать знаменитое стихотворение, которое хоть и принесло ему славу, но стало поводом для ссылки, замаскированной как почетная миссия, на другой берег Атлантики. Ибо, будучи на двенадцать лет старше короля Людовика Четырнадцатого, он обольстил его пылкую любовницу, что свидетельствовало о его исключительных способностях, в избытке проявленных на поле любовных интриг. Гасконец по рождению, он ничуть не сожалел о происшедшем, ибо произведенный скандал его несказанно развлек.
Он прочитал:
Я счастлив тем, что наш король де Монтеспан увлекся страстно Я, Фронтенак, смеюсь до боли, ведь тратит пыл он свой напрасно!
И я скажу, улыбки не тая, В той спальне первым буду я!
Король!
В той спальне первым буду я!!
Исключительность напитков создала климат дружеской доверительности, то и дело раздавались взрывы хохота.
Король, над поражением которого острили, был далеко. Даже у самых льстивых людей невероятная почтительность, которую монарх внушал своим присутствием, отступала перед злорадностью от того, что он, задетый за живое, опустился до мести, словно простой смертный. К тому же все хотели сделать приятное де Фронтенаку, из-за угрозы неприятностей и наказаний, которые король налагал без колебания, и которые нужно было выносить безропотно.
Изрядно развеселившиеся гости, увлекшись куртуазной темой, приняли к сведению этот анекдот и оценили по достоинству дерзость губернатора.
Фронтенаку не нужно было прилагать особенных усилий, чтобы это понять. Быть может, он увидел дружеское предупреждение в глазах хозяина дома.
Момент был выбран не слишком удачно, чтобы вызывать в памяти подобные истории перед отплытием во Францию для доверительной беседы с королем.
Анжелика переживала за него. От своего визита он ожидал результатов, благоприятных для колонии. Однако, будучи тонким политиком, он должен был догадываться о неприятностях и уже давно испытывал беспокойство, ибо, беседуя кое с кем, узнавая о сплетнях, прислушиваясь к разным интонациям, он не мог не знать, что люди из его окружения, его советники и самые верные и искренние друзья, как граф де Пейрак, не разделяли его оптимизма.
— Может быть, я совершаю ошибку, но я не смогу отказаться от путешествия, потому что знаю, что оно необходимо.
— У вас есть выбор? — сказал Виль д'Аврэ. — Вас приглашает сам король, не правда ли?
— Вы тысячу раз ошибаетесь. Я лично решил ехать. Спросите у господина де Ля Вандри.
— Господин де Ля Вандри — мошенник, который вам завидует, который вас ненавидит, и который настроил против вас троих своих друзей с целью заменить вас на посту губернатора.
