Фронтенак вскочил, задыхаясь, выпил стакан воды, поданный лакеем и наконец успокоился.
— Не верю ни единому слову. Я тщательно взвесил все варианты нашей встречи с королем.
— А Ля Вандри, приехав с вашими распоряжениями в кармане, которые он затрудняется выполнять, и видя, что вы намерены уехать, не замедлил вас поддержать в этом.
— Наглец!.. Если вы говорите правду, то я разыщу его и заставлю предъявить мне письма, которые он имел дерзость мне не передать.
— Бесполезно показывать, что вы разгадали его игру. Оставайтесь непроницаемым. Это послужит на пользу вашей безопасности!..
— А если по приезде меня арестуют и отправят в Бастилию?
— Дело не зашло так далеко, — возразил Виль д'Аврэ тоном, который означал, что они на пути к этому.
— Да говорите же искренне, вы! — вскричал внезапно Фронтенак, подскочив к Виль д'Аврэ и чуть ли не схватив его за горло. — Скажите, что вам известно?
Виль д'Аврэ признал, что ему известно немногое. Когда он уезжал в мае
— а сейчас начало августа — это были только слабые слухи в самых низших кругах министерства. Он готов был бы поспорить, что король ни о чем не знал и продолжал с благожелательностью смотреть на Фронтенака, которому он был обязан примирением с господином и госпожой де Пейрак, что наполняло его душу надеждой.
Но надо сказать, что эти слабые отголоски распространились быстрее, чем он, Виль д'Аврэ вернулся из Академии с мельницы Красавицы-Марселины. И если, вернувшись на побережье, он и беспокоился за Фронтенака, то в первую очередь по причине того, что ему были известны намерения господина де Ля Вандри; и во-вторых у него был тонкий нюх, который его никогда не обманывал, и этот нюх говорил ему, что дела одного из его друзей идут плохо.
Фронтенак повернулся к Жоффрею де Пейраку, словно хотел услышать его мнение. Граф посоветовал ему сохранять позицию губернатора, когда он будет обсуждать с королем состояние дел в колонии.
— Король всегда отдает должное людям, которые добросовестно выполняют свою работу, а вы — как раз такой человек. Король Франции никогда не даст в обиду преданного и честного поданного, тем более в угоду интриганам.
— Это правда, — признал Фронтенак. — Но ведь еще этот стишок, — сказал он жалобно, — и этого он мне никогда не простит.
Затем его охватил гнев при мысли обо всех ложных обвинениях и глупостях, которые его враги обрушили на него, и как бы абсурдны они ни были, они могли пошатнуть его авторитет в глазах монарха, и так не очень расположенного к нему.
— Вы знаете, чтобы спровоцировать меня, они обвинили меня в том, что я избрал для национальной и королевской эмблемы Новой Франции бело-голубое знамя с золотыми лилиями Бурбонов! Мне прекрасно известно, что он — потомок Генриха Четвертого, и что французы его восприняли с трудом, потому что белое знамя — это знамя гугенотов и напоминает белый плюмаж протестанта Генриха Наваррского, который сражался с католиками и заморил голодом Париж, прежде чем стал Генрихом Четвертым, первым из Бурбонов.
Мне известно кроме того, что французы любят Орифламму или красное знамя Сен-Дени, и даже еще более старинное, голубое, часовни Сен-Мартен. Со своей стороны, должен сказать, что предпочитаю небесно-голубое знамя кавалерии, к которому наш суверен Людовик Четырнадцатый присоединил золотое солнце.
Но прибыв в Канаду, я должен был подчиниться и другим мнениям, ибо передо мной стояла дилемма. Для ирокезов красный цвет означает войну, в смысле смерть. Тогда как белое — это МИР, а золотое — богатство.
И вот осталось белое знамя с золотыми лилиями, редко встречающиеся во Франции, которое символизировало здесь очень многое. Вот почему я его выбрал.
— Ну вот видите! Король не может на вас сердиться за то, что вы отдали ему дань уважения, также как и Франция, колыбель его предков, Бурбонов!..
— Как знать? — пробормотал Фронтенак с неопределенным видом. — Мои действия могли быть истолкованы перед ним по-другому… Люди так злы… и так глупы.
Все подстроено наилучшим образом для моего поражения. Они додумались до того, что я подстрекал ирокезов воевать с нами, потому что сам отправил к ним оружейника для починки их оружия.
Однако у меня есть, — продолжал он с нежностью, — несколько колье-вампумов неоценимого значения, которые я получил от вождей Пяти Наций. Я могу показать их королю.
Присутствующие обменялись взглядами сострадания, а Виль д'Аврэ скорчил гримасу.
— Я сильно сомневаюсь, что король и господин Кольбер поймут важность этих непонятных трофеев.
— Однако, они олицетворяют мир в Северной Америке. Мир с ирокезами. Открытый путь к Миссисипи.
— Во всяком случае это тонкости, которые необходимо тщательно разъяснить королю и господину Кольберу, — сказал господин д'Авренссон.
— И должен сделать это человек, в котором ни один, ни другой не усомнятся, — сказал маркиз. — Во всяком случае я, несмотря на все мое дружеское расположение, не возьмусь за это. Я погорел на истории с королевскими китайскими вазами. Но я уцелел.
— Итак, нужно ответить атакой на атаку.
Фронтенака больше всего уязвляло то, что ему ставили в вину то, что он сознательно вредил делам колонии с целью личного обогащения. В Канаде он набил полные карманы денег.
— Если уж меня обвиняют в этом, то и я не постесняюсь раскрыть махинации иезуитов…
Затем, убедившись в том, что королю это не понравится, тем более, что влияние иезуитов при дворе было значительно, а активность их возрастает, он замолчал.
— Нет! Нет! — вскричал он вдруг, чуть не опрокинув кубок, который слуга ловко подхватил. — Нет, я не могу начинать такую важную игру с таким маленьким количеством козырей, не рассчитывая на надежных, быстрых и искренних помощников. Козыри! — говорю я вам. — У меня хоть один имеется? Клевета и обвинения ранят меня как стрелы. Мятежники подготовили себе поле деятельности, и их не заботит наша работа, наши трудности на этих диких территориях. Им нужно только вредить, и стоит теперь мне только рот открыть перед королем по поводу Канады, как он вспомнит все, что ему наговорили; и на что я смогу надеяться? Какого результата я могу ожидать?
И однако, — сказал он грустно, — я работаю лишь на пользу и спасение Новой Франции, над которой развевается знамя с золотыми лилиями.
Опершись локтем о стол, он обхватил ладонями лоб и застыл в раздумьях. «Нужно это сделать, — было слышно, как он повторил это несколько раз, — нужно это сделать! Другого выхода нет. Иначе мое путешествие превратиться только в фарс, в маскарад».
Он поднял голову с решительным видом; его глаза блестели надеждой, а неуверенность исчезла с его лица.
— Ну и пусть это смахивает на смелый замысел, на хитрость. Я к этому привык, а король не против приятных неожиданностей, связанных с воплощением его планов и верным служением его интересам. В любом случае я убежден в своей правоте. Есть только один человек с моей стороны, который, говоря обо мне, сможет привлечь его благосклонность к моей персоне, чтобы оживить его память; он сможет заставить выслушать себя и ясно изложить суть дела, возобновить интерес Его Величества к проблемам колонии, которые сейчас кажутся ему скучными и скорее расстраивают его. К тому же в его окружении никто не может или не хочет пролить свет на истинное положение вещей, никто, кроме одного единственного человека. И этот человек — Вы, господин де Пейрак.
Он некоторое время стоял, застыв и уставившись в одну точку, казалось, его взгляд терялся в красный отсветах вина в хрустальном бокале.
Затем, подняв свой кубок и повернувшись к хозяину дома, он сказал:
— Господин де Пейрак де Морранс д'Иррустру, мой соотечественник, во имя дружбы, которая нас связывает, во имя услуг, которые мы неоднократно оказывали друг другу, во имя широких и прекрасных планов, которые мы строили вместе на благо и мир народов края, к которому мы так привязаны, я вас прошу, я вас очень прошу, я вас умоляю: поезжайте со мной!
25
— Я вас умоляю, поезжайте со мной во Францию, чтобы защищать интересы Новой Франции, — вскричал Фронтенак, обращаясь к графу де Пейрак. — Никогда! — как эхо раздался женский голос, это Анжелика поняла смысл только что произнесенных слов. — Никогда, — повторила она категорично. И в то же время она осознала, что Фронтенак был прав, и что так оно и будет, потому что… это… это наилучший выход!
