Вот куда может завести стремление передать непередаваемое! Правда, можно впасть и в другую крайность. Часто читаешь в книгах об Африке и Южной Америке, что мясо игуаны или, скажем, молодого боа-констриктора «ничем не уступает куриному». Так и хочется сказать автору: «Вот и ел бы ты себе, дорогой товарищ, цыплят табака. Если нет у тебя других слов, чтобы рассказать о неведомом, то уж лучше молчи».
Но мне молчать нельзя. У меня особая задача. Экваториальные путешественники не ратуют за то, чтобы в магазинах было побольше игуанины, а боа-констрикторов разводили на фермах, как бройлеров. И правильно делают. Экзотика, она останется экзотикой. Другое дело — океан. При правильном подходе он сможет обеспечить нас и крабами, и лангустами, и гребешками. Не из любви к роскоши должны мы думать об умножении этих богатств, не только потому, что сегодня крабов продают лишь на валюту. Просто нет у человечества другого выхода, как освоить океанские запасы.
Старый моторный баркас ПТ-512 подошел к причалу, ведя на буксире шлюпку с мачтой. На одном борту шлюпки было написано «Теща», на другом «Кума». Мотор чихнул и замолк, выбросив последнее синее облако пережженной солярки.
— А, Юра — водяной человек! — обрадовался Володя. — Знакомьтесь. Целый день под водой или в лодке, больше ему ничего в жизни не надо.
Мы познакомились с водяным человеком, который оказался студентом, поступившим на лето в водолазы посьетской лаборатории ТИНРО. Да и у нас на станции большинство аквалангистов составляли такие вот студенты-сезонники. Что может быть лучше для будущего океанолога или биолога моря? Конечно, Юра был очень доволен своей жизнью.
На дне баркаса лежали заряженный акваланг, пояс с грузом, два здоровых таза и старинный чугунный якорь. Не иначе как времен капитана Посьета. Юра запустил мотор, и мы взяли курс на бухту Тэми. Мы шли вдоль берега заросшего лесом и высокой травой полуострова Краббе, прямо на чернеющие вдали скалы. На одной из них, плоской как камбала, стояли маяк и метеостанция.
— Необитаемый остров, — сказал Володя. — Японцы разрабатывают проекты искусственных островов. Нам пока это не грозит. Есть необитаемые.
Оставив слева бухту Новгородскую, мы взяли чуть мористее. Посьет отсюда выглядел каким-нибудь Зурбаганом или Гель-Гью. Показалась еще одна скала, зазубренная, как лезвие бритвы под микроскопом. Она господствовала над бухтой, и маяк на ней стоял большой.
Вода посерела и пошла рябью. Сделалось заметно свежо. Баркас приятно подбрасывало. Ветер срывал холодную злую пену и относил слова. Да еще мотор тарахтел, как у гоночного автомобиля, так что разговаривать было невозможно.
В бухте Рейд Паллады стало малость потише. Здесь у мыса Пемзовый притаился потухший вулкан. На воде все еще плавала ноздреватая разноцветная пемза. Совершенно пустынный край. Только фазаны бродят там меж папоротников и ив да чайки ссорятся на серых галечных пляжах.
Слева серый складчатый, как слоновая кожа, скальный берег, агатово-черные рифы, острые, как обломанные ребра. Справа, за Пемзовым мысом, остров Фуругельма. Он совсем близко, этот необитаемый остров, с двумя крошечными «фудзиямами» в центре.
Ветер дует теперь прямо в лицо, остервенело швыряет лопающуюся в воздухе пену.
Травы на Фуругельме такие, что хочется стать коровой. Там отличная пресная вода, глубокие бухты и обширные уединенные пляжи. Как вспомнишь перенаселенный Крым, даже смешно становится. Прав Александр Ильич, очень нужны здесь люди, как нигде в другом месте нужны.
Вдруг что-то завизжало, залязгало, и мы резко сбавили ход.
— Пробуксовывает сцепление, — сказал Володя и протянул Юре три копейки.
Юра наклонился над мотором и, улучив удобный момент, сунул монету в муфту. Но ее тут же стерло и выбросило с диким, пронзительным воем. Володя достал пятак. Эту жертву мотор принял более охотно.
— Как автомат с газировкой, — ответил Володя.
Ветер размазал облака по всему небу. Размытыми перьями улетали они от остывающего солнца.
Осторожно обогнув наклонный частокол рифов, мы вошли в гребешковую бухту.
Желтовато-белая осыпь раковин напоминала глыбу черепов на картине Верещагина «Апофеоз войны».
Заросший ивами мыс и две похожие на гребенчатых крокодилов полосы рифов надежно защищали бухту от ветра.
Но странным показался внезапный этот переход от ветра и легкой качки к абсолютному спокойствию и тишине. Это было колдовство, и все здесь казалось заколдованным: зеленеющая стеклянная толща необыкновенно прозрачной воды, ленты зостеры и неподвижные звезды на битых черепках гребешков, жуткая костяная груда на берегу.
Дно быстро повышалось, и мы шли самым малым ходом, все время промеряя багром глубину. Не знаю только, зачем мы это делали, когда на дне была видна самая малая песчинка.
— Стоп, — сказал Володя и бросил якорь. — Теперь чуть назад.
Но якорь не зацепился за грунт, а пополз по песку, разгребая раковины. Только после третьей попытки он зарылся куда-то в траву, и канат натянулся. Мы попрыгали в шлюпку и на веслах пошли к берегу. Но и «Теща-Кума» не смогла довести нас до места. Ее просмоленное днище заскрипело о гребешковую груду и остановилось. Пришлось НЭре, благо он был босиком, прыгать в воду и подтаскивать шлюпку к берегу.
Мы бродили по этой тарелочной горе, инстинктивно стараясь не раздавить вымытые дождями и солнцем раковины. Но они лопались под ногами с жалобным скрежетом. Миллионы тарелочек, пепельниц, ламповых абажуров.
Юра, сидя на вершине горы, запускал их в море, считая, сколько раз гребешок подпрыгнет на воде. Личный рекорд его, кажется, был девять.
— Между прочим, — сказал я, — в московских зоомагазинах гребешки идут по пятьдесят две копейки за штуку.
— А тут сидит парень и швыряет в море полтинники! — обрадовался Александр Ильич.
Все засмеялись.
— Смейтесь, смейтесь, — сказал Нейфах, — у вас во Владивостоке они еще дороже. Я видел в ГУМе, в отделе сувениров.
— А что, Александр Ильич, может, наладим совместными усилиями сбыт гребешков по Союзу? — предложил Володя. — Вам деньги пойдут на строительство, мы пустим их на закупку оборудования.
— Эх, ребята! — Александр Ильич тоже швырнул гребешок в воду. — Ракушки — это мелочь. Тут у нас столько богатств, столько богатств, что только успевай поворачиваться.
На нашем фарфоровом камне работает Ленинград, а скоро и весь Советский Союз будет, всю, значит, фарфоровую промышленность мы снабдим сырьем. Видели бы вы эту гору! Белая как снег, без единой травинки. Прямо экскаватором ее разрабатываем. А Гусевское месторождение кварцевого песчаника? Наше стекло золотую медаль в Монреале получило. Такого кварца больше нигде нет. Мы и дома из стекла строить будем. Я уже архитекторам задание дал. Пусть люди уже сегодня живут в домах коммунистического типа. Не только же квадратные метры важны, но и красота. Глаз радоваться должен. А еще у нас тут…
