— Правда, Мэк-Шэн, она золото, но не потому, что дала мне денег, а потому что у нее сердце замечательно доброе и отзывчивое. Относительно же вас, Мэк-Шэн, я не знаю, зачем, собственно, вам ехать со мной?
— Разве вы не думаете, что я могу быть для вас чем-нибудь полезен?
— Думаю и не сомневаюсь, что вы будете мне полезны, но только сейчас я еще не вижу, чем и как.
— А я вижу, и если вы не возьмете меня с собой, это будет с вашей стороны очень нелюбезно. Мне несводима легкая перемена обстановки, потому что, видите ли, О’Донагю — семейное счастье такая вещь, к которой нужно приучаться постепенно.
— Ну, будь по-вашему. Только я боюсь, что причиню горе вашей добрейшей супруге.
— Она так занята своим делом, что у нее просто времени не будет скучать без меня. Зато сколько будет у нее радости потом, когда я вернусь домой!
— Пожалуй, что и так. Ну, а теперь позвольте мне, наконец, пойти и засвидетельствовать мистрис Мэк-Шэн мое искреннее почтение и принести ей мою глубокую благодарность.
Капитан О’Донагю застал мистрис Мэк-Шэн среди обычных хлопот с посетителями столовой. Капитан нашел ее чрезвычайно симпатичной и милой, хотя, правда, несколько тучной. Она невольно располагала к себе каждого своей простотой, добротой и искренностью. Пообедали втроем. О’Донагю сумел ей понравиться. Было решено, что на этой же неделе оба джентльмена сядут на корабль, отходящий в Гамбург, чтобы проследовать оттуда в Петербург. С ними поедет и Джо в качестве мальчика-слуги.
ГЛАВА XII. По старинному — за море по невесту
Первым шагом О’Донагю было достать общий паспорт для себя и для своей свиты. При этом не обошлось без спора. Мэк-Шэн пожелал не называться в паспорте офицером, а просто слугою капитана О’Донагю, уверяя, что он не только принесет этим больше пользы своему другу, но и придаст ему больше важности. О’Донагю спорил, спорил, но в конце концов уступил, и паспорт был составлен, как требовал майор.
— Клянусь Св. Патриком! Надобно будет достать рекомендательных писем, — сказал О’Донагю. — Но как это сделать? И к кому? Ну, конечно, прежде всего к английскому послу… Схожу, попробую к принцу-главнокомандующему, не даст ли он.
О’Донагю сейчас же отправился и был немедленно принят, потому что оказался приемный день. О’Донагю обратился к его королевскому высочеству с ходатайством, не соблаговолит ли его высочество дать ему несколько рекомендательных писем по случаю его отъезда в Россию по одному секретному делу. Его высочество изволил совершенно справедливо заметить, что рекомендательные письма должны дать ему те, кто его посылает, и потом спросил его, где он служил, какой на нем чин и пр. Из ответов принц убедился, что перед ним заслуженный офицер. Тогда его высочество задал вопрос, по какому же это секретному политическому делу едет в Россию капитан О’Донагю? Его высочество что-то не слыхал ни о чем подобном.
— Ваше королевское высочество, тут маленькое недоразумение. Я не говорил, что еду по политическому делу. Я еду по личному делу, составляющему для меня, действительно, большой секрет.
О’Донагю набрался смелости и решил быть откровенным до конца. Он сказал, что дело идет об одной даме из самого высшего общества, и что если он не получит рекомендаций, открывающих ему двери в это общество, то и не встретится нигде с этой дамой. Вот почему он и осмелился обратиться к его высочеству, полагая, что раз он, капитан, служил королеве и родине верой и правдой, то ему не откажут в его невинном ходатайстве.
Его высочество рассмеялся от души на такое откровенное признание и, не находя причины отказать капитану в двух-трех рекомендательных письмах, велел написать их, подписал и вручил просителю. О’Донагю земно поклонился принцу и ушел из дворца в восторге, что его дерзкое предприятие так блистательно удалось.
Запасшись всем необходимым, наши путешественники сели на корабль, шедший в Гамбург, куда и прибыли вполне благополучно, хотя и страдая морской болезнью. Из Гамбурга они проехали в Любек, там в Травемюнде сели опять на бриг, шедший в Ригу. Ветер был попутный и они доехали скоро. Остановились в гостинице и увидали, что приехали в страну, где по-английски никто не понимает. О’Донагю отправился в английское консульство, объявив консулу, что едет в Россию со специальным поручением, и в подтверждение своих слов показал ему рекомендательные письма от принца. Для консула этого было совершенно достаточно, и он предложил О’Донагю свои услуги. Не имея возможности отыскать для него курьера, говорящего по-английски или хотя бы по-французски, консул сам облегчил ему задачу, как доехать до Петербурга. Он дал ему список почтовых станций, сделал расчет поверстной платы, разменял ему часть золота на русские бумажные деньги и вообще объяснил все, что нужно. Трудно было найти экипаж и лошадей для поездки, но в конце концов и это затруднение уладилось: нашли какую-то колымагу на четырех колесах, и, простившись с консулом, путешественники сели и покатили.
— Ну, Мэк-Шэн, берите себе деньги и расплачивайтесь дорогой с ямщиком и со всеми, — сказал О’Донагю, подавая майору пачку красных, синих, зеленых и грязно-белых бумажек.
— Неужели это деньги? — спросил с удивлением Мэк-Шэн.
— Деньги. Это рубли.
— Рубли? Вот что. Я бы скорее подумал, что это просто какие-нибудь ярлыки для наклеивания на бутылки, ящики и коробки.
Путешественники ехали день и ночь, не жалея ямщику на водку, и сравнительно быстро доехали до северной русской столицы.
У заставы, при въезде, у них первым делом спросили паспорта. Заставный офицер вышел из своего домика и объявил, что их проводит казак. Казак действительно был тут верхом, с длинной пикой и длинной бородой. Он поехал впереди экипажа, а ямщик пустил лошадей за ним совсем шагом.
— Мы под арестом, что ли? — спросил Мэк-Шэн.
— Не знаю, но очень похоже на то, — отвечал О’Донагю.
Ареста никакого не было. Экипаж выехал на великолепную улицу — Невский проспект — и, как только он остановился у гостиницы, казак переговорил что-то с вышедшим на подъезд хозяином и сейчас же уехал.
Четыреста верст в тряском экипаже, притом же день и ночь без отдыха — не шутка. Путешественники крепко выспались в отведенном для них просторном номере, очень чистом в хорошо обставленном. На другой день Джо оделся в красивую ливрею, а еще через день хозяин гостиницы подыскал курьера, говорившего на трех языках, и достал напрокат экипаж помесячно. Курьеру сшили красивую форму, и на общем совете решили, что О’Донагю может теперь ехать с визитами и развозить рекомендательные письма английскому послу и другим лицам.
