Красноватый отблеск солнца на вереске начал меркнуть. Огромный красный шар опускался в воду за штормовыми облаками. Я продолжал смотреть, пока не исчезла самая последняя узкая полоска света, а когда взглянул вниз по склону на море, оно превратилось в темную бездну, а верхушки скал и изрытые склоны приобрели мрачный, враждебный вид. Вереск напоминал жнивье, по которому прошелся огонь, а скалы в сгущающихся сумерках приобрели самые причудливые очертания. Вся местность, казалось, дрожала на холодном ветру и как бы возвратилась в свое темное прошлое.
Я пошел дальше, пытаясь выйти на ближайшую тропинку, которая привела бы меня в Боталлек. Но шел медленно, даже, пожалуй, неохотно. Теперь, когда будущее придвинулось вплотную, мне снова стало не по себе. Я пытался себя убедить, что, если работа мне не понравится, я могу спокойно отсюда уйти. Однако в глубине души у меня затаился страх, я боялся, что мне этого не позволят. Вся радость и волнение, вызванные возвращением на родину моего отца, испарились. Возможно, просто оттого, что скрылось солнце, унеся с собой тепло, согревавшее всю эту местность. Все было мрачно, голо, все вызывало уныние. А может быть, меня томило дурное предчувствие.
К тому времени как я добрался до береговой дороги, соединяющей Сент-Ивс с Лэндс-Эндом, почти совсем стемнело. Грозовые тучи, которые только окаймляли горизонт, когда садилось солнце, теперь сплошной черной массой расползлись до половины неба. Вдали сверкали зигзаги молний – единственное указание на то, что там было уже не море, а небо с его облаками и тучами. После каждой вспышки раздавались отдаленные раскаты грома, заглушая рокот моря и вой ветра в телеграфных проводах. На севере вращающийся прожектор маяка Пендин-Уоч прорезал мглу надвигающейся бури.
Я думаю, что во времена моего отца в Боталлеке было гораздо больше домов, теперь же от всего селения осталась только крохотная гостиница, окруженная хозяйственными постройками. На дороге не было ни души, но из открытой двери гостиницы был виден свет и доносились звуки аккордеона и мужские голоса. Они пели песню «Старая серая утка». После смерти отца я ни разу не слышал этой песни. Он очень ее любил и часто пел, в особенности когда бывал пьян. Я нерешительно остановился. Мне не хотелось чувствовать на себе любопытные взгляды обитателей маленькой деревушки. Но нужно было узнать, где живет капитан Менэк, и очень хотелось выпить, чтобы немного подбодриться. Кроме того, мне необходимо было время, чтобы обдумать свое положение.
Когда я вошел, в баре сидели несколько мужиков. Их было человек шесть. Двое играли в кегли – особую разновидность, принятую в Корнуолле, остальные сидели вокруг аккордеониста. Это был дородный седой старик, он пел, не выпуская изо рта глиняной трубки, зажатой в беззубых деснах. Пение перемежалось стуком деревянных кеглей, когда мяч на резинке врезался в их строй. В очаге пылал жаркий огонь, в комнате было тепло, светло и уютно. Я подошел к стойке и заказал пинту пива, кожей чувствуя, что пение почти прекратилось и все смотрят на меня. На полках вперемежку с бутылками и стаканами лежали образцы руды, перемигиваясь со своим отражением в зеркале позади полок. Один из этих образцов, крупный булыжник, напоминающий кусок свинца, представлял собой коренное олово, другой – серный колчедан, который сверкал почище золота. Хозяин вел себя достаточно дружелюбно, и я завел с ним разговор о шахтерских делах. Он был невысок и широк в плечах. Время от времени он покашливал, и этот кашель в сочетании с бледной кожей говорил о том, что он болен силикозом.
Внезапно до меня дошло, что аккордеон окончательно смолк. Пение тоже прекратилось, так же как и стук кеглей. Я быстро обернулся. Никто не разговаривал. Вес смотрели в мою сторону. Меня охватило паническое желание бежать, но ноги словно приросли к полу. Я взял себя в руки. Что они могут сказать по моему виду?
– Почему вы так на меня смотрите? Ответил тот, кто играл на аккордеоне:
– Хочем понять по разговору, кто ты таков. По виду, похоже, иностранец, а говоришь вроде как надо.
– Я с Каналы, – сказал я им.
– Знамо дело, а вот корнуоллская кровь в тебе все равно имеется, – настаивал старик.
Мне стало легче, но как, интересно знать, они это определили? Наверное, потому, что я был воспитан на корнуоллском диалекте и с легкостью мог перейти на этот говор, что и сделал немедленно.
– Знамо дело, – сказал я. – Мой старик работал олово там на Редруте, прежде чем мы подались в Канаду. Он сказывал, что родился в Боскасуэлле, знамо дело, а потом работал на Боталлеке, в самом нутре, пока эту лавочку не прикрыли.
Старик одобрительно кивал:
– А я что говорил? Теперь мне все улыбались.
– Слушал я тебя, парень, и мне вспомнились старые времена, как мы шахтерили в Камборне да в Редруте. Тогда, мне помнится, шахты работали вовсю и в забоях было полным-полно корнуэльцев, что приехали невесть откуда и говорили на всяких чудных заморских языках. А как дела пошли похуже, они враз собрали свои пожитки да и вон. Это было в девяностых. Знамо дело, не было такого места на земле, где бы они не побывали, понимаешь. Чили, Перу, серебряные рудники в Лиме – туда подался старина Дик Травесек, – Кимберли, Ионесбург, Штаты – всюду они работали, всюду, где только есть шахты. А как дела начались у нас дома, они враз и вернулись. Чудная на них была одежа, и привычки чудные появились, а вот говор наш родной они не забыли, так же как и ты, парень. – Старик грустно прокачал головой. – В те времена и деньги были, можно было заработать. Не то что теперь. Папаша мой сказывал, бывали дни, когда только у нас работали штук пятьдесят шахт. А нынче всего одна. – Он вынул изо рта трубку и сплюнул. – Да и то одна механическая работа, и больше ничего. В старые времена сюда возвращались парни грубые, простые. А ты, видать, образованный. – Он посмотрел на меня. – Ты небось работы ищешь, а, парень?
Я ничего не сказал, да он и не ожидал от меня ответа.
– Нынче в наших краях работы для шахтера не найдешь. Разве я не прав, Гардж? – обратился он к хозяину.
– Верно говоришь, Билл. – Хозяин обернулся ко мне. – Тебе наговорят, что у нас в Корнуолле все забои выработаны, – сказал он. – Это неверно. Нужно вглубь идти, глубже, чем они проходят сейчас, при своих машинах. В прошлую войну правительство затеяло некоторые шахты открыть. Одну и сейчас видно, вон там, возле бухточки, позади Кейп-Корнуолла. Это было, когда японцы захватили Малайю. Ну и деньжищ ухлопали там в этой долине. А вышло то же, что и у авантюристов. Только-только добрались до олова, как на тебе! Тут же все и прихлопнули. Потому узнали, что олово можно привезти из Боливии или еще из какого другого места. Когда я был парнишкой, у нас здесь была только медь, ни о чем другом и мысли не было. А когда медь выбрали, шахту закрыли. А под медью-то оказалось олово, да еще какое! Можешь спросить любого из наших ребят, кто на глубине работал. Они тебе скажут то же самое. Есть под медью олово. Я сам видел. Вот только здорово накладно его добывать, ведь в шахтах полно воды, залиты они по самый вход.
