реформатором, а в первые годы своего царствования он был консерватор более всех окружавших его советников» [89]. Если судить по делам, да: Александр не только не осуществил ни одной реформы, но даже и не приступал к ним.
Но ведь хотел. Неслучайно он побуждал своих соратников и царедворцев сочинять многочисленные прожекты этих реформ. Еще будучи цесаревичем, он в 1797 г. писал своему наставнику Лагарпу, находившемуся тогда в революционной Франции: «Благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами: существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот… Если когда-либо придет и мой черед царствовать, то вместо добровольного изгнания себя я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкою в руках каких-либо безумцев… Это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законною властию… необходимо будет образовать народное представительство, которое, должным образом руководимое, составило бы свободную конституцию, после чего моя власть совершенно прекратилась бы, и я, если Провидение благословит нашу работу, удалился бы в какой-нибудь уголок и жил бы там счастливый и довольный, видя процветание своего отечества и наслаждаясь им» [90].
Однако, взойдя на престол, Александр задался типичным для автократа-реформатора вопросом: если я отдам хотя бы часть власти, как буду проводить реформы?
Если принять конституцию и учредить представительский законодательный орган, кто в нем будет заседать? Все те же душевладельцы, которые не допустят ни отмены крепостного права, ни новых экономических отношений. И как я смогу преодолеть их сопротивление?
Ели передать осуществление реформ в руки ответственной бюрократии, это приведет к обезличиванию власти, ее механизации что ли. Бюрократической машине нужен опытный механик, а не император и знатные вельможи, конкретно говоря, Сперанский, а не Александр. Пусть верховный правитель и формулирует цели, но куда в конечном счете вывезет бюрократическая машина, пусть и обложенная со всех сторон красными флажками законов? Предсказать трудно. Законы законами, но кто судить будет? Опять же дворяне. Неслучайно вместе со Сперанским, призванным создать ответственную бюрократию, был возвышен Аракчеев, главной задачей которого было укрепление личной власти царя.
Александр I был не только нетерпелив, но и опаслив, и, как следствие, многие проекты реформ носили имитационный характер, на деле сохраняя полновластье императора.
Наконец, есть третий путь, подсказанный молодому императору многоопытным политиком, президентом США Джефферсоном, с которым Александр вел переписку: «Разумные принципы, вводимые устойчиво, осуществляющие добро постепенно, в той мере, в какой народ Ваш подготовлен для его восприятия и удержания, неминуемо поведут и его, и Вас самих далеко по пути исправления его положения в течение Вашей жизни…» [91]
Джефферсон наверняка имел в виду постоянный контроль над развитием социума с целью выделения прогрессивных тенденций и культурных норм для обеспечения их устойчивого удержания. А в русском понимании постепенность – это стихийная эволюция по принципу «куда кривая вывезет». Но это то, что предлагал Карамзин и ведомые им консерваторы, а именно: закрыть глаза на все безобразия и расслабиться, в то время как «в наших делах господствует неимоверный беспорядок, грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя… стремится лишь к расширению своих пределов» [92]. И как оправдать тогда кровавый переворот 1801 г.?
Получается, что в рамках самодержавия страну реформировать невозможно. Что же, уповать на революцию? Да, цесаревич Александр Павлович был увлечен Французской революцией, но только пока он был молод и она носила мирный характер. Когда из-под дверей Конвента потекли реки крови, а прекрасный лик Марианны [93] превратился в жуткую морду Антихриста – диктатора Наполеона, он ее убоялся и возненавидел [94]. Все его усилия по созданию Священного союза были направлены на то, чтобы задавить на корню любые революционные проявления в Европе. Противовесом революции, всегда ведущей к деградации, должна стать самодержавная республика. Вот только с какого конца приступить к ее созданию?
Почти 25 лет своего правления Александр мучился синдромом сороконожки, задумавшейся, с какой ноги начать движение, да так и оставшейся на месте. Он ждал удачного стечения обстоятельств, каких-то признаков или знамений, указывающих ему на правильный выбор, но так и не дождался. В результате – никаких реформ и полный разлад системы государственного управления.
Тем не менее его правление принесло весьма значимые результаты.
Во-первых, при нем в России появилось общественное мнение, во всяком случае в крупных городах – Санкт-Петербурге, Москве, Киеве и др. Уже не общее мнение плотной кучки интересантов, а широко распространенное в городском обществе представление о тех или иных проблемах: в частности, о крепостном праве и плачевном состоянии законодательства.
Во-вторых, в этом самом общественном мнении зародилась уверенность, что реформы в Российской империи возможны. Часть общества считала приоритетным тот или иной вид реформ, другая всячески им противилась. То есть возникли своего рода протопартии, по-разному относящиеся к актуальным проблемам и полемизирующие между собой на этот счет.
В-третьих, в общественном сознании возник образ ответственной бюрократии, особенно привлекательный для молодых служащих недворянского происхождения, открывающий им широкие перспективы самореализации на чиновничьем поприще. Маяком для них служила фантастическая карьера безродного Сперанского.
В-четвертых, образовалась небольшая, но сплоченная группа заговорщиков, пришедших к выводу о бесперспективности сохранения режима самодержавия ввиду его явной неспособности к саморазвитию и готовивших его насильственное свержение.
Александр знал о назревающем заговоре. Он регулярно получал донесения на этот счет и знал фамилии некоторых заговорщиков. Наверное, он понимал, что рано или поздно дело закончится эксцессами, и их придется жестко подавлять. Но не ему же, заядлому республиканцу, заниматься этим делом. На всех донесениях он ставил неизменную резолюцию: «Продолжать наблюдение».
Младший брат Александра Николай по малолетству никак не был причастен к убийству отца и не был заражен Лагарпом республиканскими идеями, ему и карты в руки. Вопреки положениям указа Павла о престолонаследии Александр подписал манифест в пользу Николая. Константин, хоть и не санкционировал заговор против Павла, но в силу возраста и местонахождения так или иначе к перевороту был причастен. Послужило ли это причиной (одной из причин), мы не знаем, но быть императором он категорический отказывался.
В общем, Александр считал, что пора было уходить. Похоже, он начал приводить дела в порядок. Перед невозвратной поездкой в Таганрог Александр поручил своему другу князю Голицыну разобрать и привести в порядок документы в своем кабинете. Тот знал о манифесте, меняющем порядок престолонаследия, и предложил его опубликовать, поскольку империи грозит опасность в случае «внезапного несчастья». «Положимся в этом на Бога; Он устроит все лучше нас, слабых смертных», – ответил ему Александр [95].
Говорят, люди,
