class="z1" alt="" src="images/i_122.jpg"/>
Императрица Александра Федоровна и Великие княжны Ольга и Татьяна в лазарете. Царское Село. 1915 г.
Императрица Александра Федоровна и Великие княжны Ольга и Татьяна с ранеными офицерами в Царскосельском дворцовом лазарете № 3. Царское Село. 1915 г.
Экономика России выдерживала колоссальное напряжение, несмотря на гигантский рост военных расходов: с 1 миллиарда 655 миллионов рублей в 1914 году до 14,5 (!) миллиарда в 1916-м [103]. Да, внутренний и внешний долг России к февралю 1917 года вырос до 13,8 миллиарда рублей. Но такая же ситуация сложилась во всех без исключения воюющих к тому времени странах, даже в богатейшей Англии, попавшей по итогам войны в настоящую долговую кабалу к американским банкирам. Но это особая история…
Наиболее остро стоял вопрос о скорейшем переводе промышленности на военные рельсы, о снабжении армии. Насколько справились с новыми вызовами Николай II и его правительство?
Сборка бронеавтомобилей на Ижорском заводе. Петроград. 1915 г.
На этот вопрос нам отвечает эксперт, которого сложно заподозрить в симпатиях к России, – Уинстон Черчилль, в годы Первой мировой занимавший пост военно-морского министра, а затем министра вооружений Великобритании: «Мало эпизодов Великой войны более поразительных, нежели воскрешение, перевооружение и возобновленное гигантское усилие России в 1916 году» [104].
Грандиозная перестройка промышленности в разгар боевых действий стала настоящим подвигом Николая II и его министров. К 1917 году производство ружей увеличилось в два с половиной раза. Пулеметов – шестикратно (был построен крупнейший в мире Ковровский пулеметный завод). Легких орудий – девятикратно. Тяжелых орудий – четырехкратно. Производство снарядов увеличилось в шестнадцать раз! [105]
Кстати, каким оружием и какими снарядами Красная армия сражалась в долгие четыре года Гражданской войны? Ведь большинство военных заводов стояли. Ответ прост: в основном теми, которые были произведены для победы над Германией военной промышленностью России при Николае II.
Сборка крупнокалиберных снарядов на заводе. 1915–1916 гг.
К началу 1917 года правительству полностью удалось преодолеть кризис первого этапа войны. Россия и ее союзники готовились к решающему удару по изнуренной битвами Германии. Победы давались нелегко, но все – и русские военачальники, и союзники, и даже немецкое командование – были убеждены: исход войны предрешен.
Главнокомандующий Восточным немецким фронтом Эрих Людендорф так оценивал обстановку, сложившуюся к началу 1917 года: «Наше положение было чрезвычайно тяжелое, почти безвыходное… О собственном наступлении нечего было и думать – все резервы были необходимы для обороны. Наше поражение казалось неизбежным» [106].
Эрих Людендорф
Генеральное наступление назначили на весну – лето 1917 года. Осень – зима должны были стать победными. Это являлось настолько очевидным, что в конце 1916 года к грядущим парадам победы в поверженных столицах – Берлине, Вене и Стамбуле – была пошита и отправлена на склады новая военная форма, в том числе те самые буденовки, известные впоследствии как головные уборы красноармейцев. Они были созданы по эскизам художника В. М. Васнецова и первоначально назывались «богатырками». В центре богатырки, напоминавшей древнерусский шлем, красовался двуглавый орел. В армии Троцкого имперских орлов содрали, а их место заняла красная звезда [107]. Да и кожанки комиссаров тоже были царскими – форма для летчиков и экипажей бронеавтомобилей.
Богатырка
Вновь из воспоминаний Уинстона Черчилля: «Ни к одной стране в мире судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань уже была видна. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось на нее. Все жертвы были принесены; вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились; снарядный голод побежден; вооружение притекало широким потоком… В марте Царь был на престоле; Российская империя и русская армия держались, фронт был обеспечен и победа бесспорна. Согласно поверхностной моде нашего времени, царский строй принято трактовать как слепую, прогнившую, ни на что не способную тиранию. Но разбор тридцати месяцев войны с Германией и Австрией должен был исправить эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которое она оказалась способна… Царь сходит со сцены. Его и всех его любящих предают на страдания и смерть. Его усилия преуменьшают; его действия осуждают; его память порочат… Остановитесь и скажите: а кто же другой оказался пригодным? В людях талантливых и смелых; людях честолюбивых и гордых духом; отважных и властных – недостатка не было. Но никто не сумел ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России. Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо…. пожираемая червями» [108].
В. А. Серов. Портрет Императора Николая II
Небольшое лирическое отступление
У кого-то из читателей может возникнуть недоумение, ведь широко известна крылатая фраза, приписываемая Черчиллю: «Сталин принял Россию с сохой, а оставил ее с атомной бомбой». Как-то это не вяжется…
Ответ прост: к легендарной тираде «про соху и атомную бомбу» Черчилль не имеет ровно никакого отношения.
Сэр Уинстон Черчилль
Настоящий автор этого пафосного высказывания – покаявшийся британский троцкист Исаак Дойчер. Именно такими словами он в 1953 году в газете The Times оценил заслуги И. В. Сталина в некрологе на его смерть [109]. Но старый троцкист и в этом непомерном восхвалении грамотно делал свое «антисоветское» дело: сотни миллионов европейцев еще прекрасно помнили о годах процветания царской России и подобный льстивый некролог добавил к воспоминаниям о покойном лишь раздражение. А вот наивные российские публицисты до сих пор с победным воодушевлением размахивают столь дорогими для них «сохой» и «атомной бомбой», настырно приписывая эти слова Уинстону Черчиллю [110].
Троцкист Исаак Дойчер
Кстати, Черчилль как-то и вправду, за несколько месяцев до своей знаменитой Фултонской речи, в которой он объявит о начале новой, холодной, войны коллективного Запада против СССР, и, видимо, подыскивая последние мирные подходы к бывшему союзнику, вдруг весьма лестно отзовется о Сталине в своем выступлении 7 ноября 1945 года на заседании в палате общин: «Я лично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения, по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правившему судьбой своей страны во времена мира и победоносному защитнику во время
